Харлан Эллисон: Миры Харлана Эллисона. Том 1. Мир страха

Из-за тех экспериментов Селигман и оказался сейчас здесь, один. Из-за тех щурящих близорукие глаза человечков с иностранным акцентом, из-за надрезов на коже ягодиц и плеч, из-за бактериологов, эндокринологов, дерматологов, гематологов — из-за всех них он был здесь и сейчас, когда больше никого в живых уже не было.

Селигман потер лоб у корней волос. Почему он выжил? Неужели эта непостижимая метаморфоза, что произошла с его телом, позволила ему выстоять под бомбами? Сработало ли тут сочетание результатов экспериментов, что проводили на нем — и только на нем, ибо ни один из остальных двадцати двух не выжил, — и радиации? Да ладно, хватит, в который уж раз. Будь он ученым, специалистом по хворям человеческим, может, он и отважился бы задаться этим вопросом, но он был рядовым пехотинцем — где уж ему понять.

Теперь только одно имело значение — то, что, очнувшись, придавленный обломками здания в Солт-Лейк Сити, он был жив, он видел. Да, видел, хоть слезы пеленой застилали свет — его собственный выморочный зеленоватый свет.

Жизнь. Но в такие моменты, когда мерцающим пятном он двигался среди развеянных в прах останков земной цивилизации, трудно было сказать, не хуже ли она мучительной смерти.

Рассудок его не повредился, шок от сознания того, что он один, окончательно и бесповоротно один на всем свете — ни голоса, ни лица, ни прикосновения, — пересилил шок, вызванный его превращением.

Он был жив. И на свой грубоватый манер находил в этом даже что-то анекдотичное. Шутка ли — Последний Человек На Земле! Нет, какие уж тут шутки.

Какие шутки — когда спустя месяцы после катастрофы на планету опускался пепел последнего пожара. Эти месяцы прошли в трудах: он обследовал окрестности, собирал то немногое, что осталось из пищи, пытался уберечься от радиации — хотя, как могла бы ему повредить радиация, он не представлял-и болезней, мчался на другой конец континента в поисках еще хоть одного человека, который разделил бы его муки.

Но, конечно, никого не нашел. Он был отрезан — как сухая рука от тела своей расы.

Ужасало не только одиночество, не только эта немеркнущая аура, из-за которой в мозгу неотступно стучало: «Урод!»; произошли с ним и другие, не менее пугающие изменения.

Это случилось в Филадельфии. Он сосредоточенно рылся в витрине разгромленного магазинчика. Тут и обнаружился еще один симптом перемен.

Зазубренный край стекла пропорол Селигману рубашку до самого тела — но он не пострадал. Разрез моментально побелел и тут же сгладился.

Селигман начал экспериментировать — сначала с опаской, потом отбросив всякую осторожность, и выяснил, что либо радиация, либо воздействие препаратов, либо и то и другое в самом деле изменили его. К легким ранениям он стал невосприимчив: ему не наносили вреда слабые ожоги, тело его, будто из закаленной стали, невозможно было порезать, он не натирал мозолей; в некотором смысле он был теперь неуязвим.

Неуязвимый человек возник слишком поздно. Слишком поздно для близоруких коновалов, что корпели без устали над его телом. Наверно, даже и выживи они сейчас — вряд ли разобрались бы, в чем же дело. Скорее всего просто случайное стечение обстоятельств.

Но ему-то от этого не легче. Одиночество — могучий стимул. Снедает сильнее ненависти; взыскует больше, чем материнская любовь; влечет дальше, чем честолюбие. Одиночеству под силу привести человека к звездам.

Просто ли тоска бушевала в его светящейся груди, а может, захотелось свершений или всколыхнулись последние остатки того подсознательного чувства долга перед человечеством, что живет в каждой душе; или просто хотелось поговорить? Не углубляясь в самоанализ, Селигман решил так: «Хуже все равно уже не будет. Так почему бы и нет?»

Да и какая разница. Что бы им ни двигало, теперь, закончив поиски, он знал: надо найти людей, где бы среди звезд они ни обитали, надо им рассказать. Для своих внеземных собратьев он станет вестником смерти. Может, не так уж много слез они прольют, и все же он должен им рассказать.

Он пойдет за ними, он скажет им: «Ваших отцов нет в живых. Ваш дом разрушен. Они хотели взять верх в самой опасной из игр — и проиграли. Теперь Земля мертва».

Он мрачно улыбнулся, подумав: «По крайней мере фонарь тащить с собой не придется; меня сразу увидят, по свету. Посвети нам, светлячок…»

Селигман прокладывал себе путь среди истерзанных взрывами развалин, корявых обломков металла — а когда-то это было величественное здание, сверкавшее стеклом, пластиком и сталью. Он знал, что совсем один, и все же обернулся и посмотрел через плечо почудился чей-то взгляд. Такое уже случалось с ним не раз, и он знал, что это. Это Смерть распростерла над землей свои крыла, отбрасывая зловещую тень, сея вечное безмолвие. Лишь одинокий человек — единственный источник света — брел к кораблю, стоящему на страже, точно ледяная колонна, среди выжженной взрывом земли.