Антуан Вильм - Коралловые четки

Следующая ночь только усилила это впечатление. Во сне я сразу очутился в комнате молодой девушки; Тень сидела в кресле у камина и как будто ждала меня. Она встретила меня по- приятельски и протянула мне руку.

— Здравствуйте, иллюзия! — сказала она весело. — Я начинаю думать, как и вы, что я грежу и что ваш визит — проделка моего воображения.

— Мы не имеем никакого средства удостовериться в нашей реальности или призрачности.

— Я рассказала маме мой вчерашний и позавчерашний сны. Она сказала, что я с ума сошла; однако, очень удивилась, когда я упомянула, что папа читал «Свободное слово», пока она спала. Она передала это отцу, и тот не менее удивился. Я сказала ему, что трясла его за руку и звала его громким голосом; он, как и мама, сказал, что я сошла с ума и что мне все приснилось. Я уже не решусь рассказывать им о моих снах.

— Я рассказал о своих одному доктору. Он находит их очень интересными.

— Я не соврал, доктор? — спросил Леир, прерывая себя.

— Конечно, нет, — ответил я. — Вы сказали только правду. Но продолжайте ваш рассказ.

— Тень спросила у меня фамилию доктора, который пользуется моим доверием; я назвал вас.

— Доктор Эрто? Тот, который занимается нервными болезнями?

— Да.

— Что он вам сказал? Вы, должно быть, сочли себя больным, если обратились к нему?

— Конечно. Меня очень встревожило чувство парализованности, которое я испытал во время первых сновидений. Он меня успокоил и не прописал никакого лекарства, а просто дал несколько советов.

— Какие же?

— Например, чтобы я не считал решетку непроницаемой, а пожелал проникнуть за нее. Я употребил его способ, чтобы проникнуть сквозь двери и стены. Вы также испробовали его третьего дня!

— Это правда. Но кто вы? День за днем я вижу вас в моей комнате и все не знаю, кто мой посетитель.

Леир хотел пропустить в своем рассказе все подробности, касающиеся его самого. Я просил его не делать этого и не пропускать ничего. Он обратился к своим запискам, которыми потом руководился и я при записывании излагаемого, почти не делая в них изменений, и продолжал:

— Я повторю вам наш разговор полностью, так как таково ваше желание. Но перед тем, позвольте мне описать тогдашнее состояние моего духа; оно объяснит вам, как я мог решиться на такую откровенность.

При этих словах Леир остановился и начал смеяться.

— Видите, как я отдаюсь своей мечте! Я не могу убедить себя, что моя собеседница — лицо воображаемое, и, в противность разуму, чувствую себя так, как если бы действительно открыл свое сердце молодой женщине.

— Меня ничто не удивляет, господин Леир; вы узнаете в один прекрасный день то, что знаю я, и поймете тогда, какую ценность имеете для меня ваши наблюдения. Продолжайте, прошу вас, и не пропускайте ни малейшей подробности.

— Слушаю-с. Тень спрашивала сведений обо мне. Я ответил приблизительно следующее: меня зовут — Антон Леир; мне 28 лет. Мой отец владел одним из лучших виноградников в Медоке. Он верил в выгодность своего дела и вложил в него все свои сбережения. В этом он последовал примеру моего деда. Судьба, очень щедрая к Жиронде в продолжение двадцати лет, с 1880 года подтвердила свою репутацию непостоянной. Занесенная из Америки филоксера напала на виноградники; сырость, гниль, червяк и грибок-цвель довершили ее работу. Культура винограда становилась все убыточнее. В то же время, цены понизились: нашлись недобросовестные торговцы, которые начали продавать южные и алжирские вина, смешанные с испанским, выдавая их за наши. Прежние громадные барыши сменились сначала ничтожными, а затем и убытком. Состояние моего отца заключалось в недвижимости; ежегодные затраты на возделывание винограда поглощали более ста тысяч франков, выручка же далеко не достигала этой цифры; отец воображал сначала, что это — временный кризис, и не захотел продать ни одного из своих участков, а предпочитал занимать. В 1888 году, когда мне было 12 лет, его долги по закладным достигли 400 тысяч франков. По смерти деда недвижимость была оценена более чем в 1600000 франков; но стоимость ее значительно уменьшилась; отец попробовал продолжать займы, но не нашел заимодавцев. Он хотел продать часть своих земель, но ему предложили цену, которую он счел неприемлемой. Пять лет я был свидетелем его борьбы с разорением, которое он упорно старался предотвратить. Это были тяжелые годы, и я до сих пор еще страдаю при воспоминании о них.

Наступило неизбежное: наши имения были проданы с публичного торга, и выручки не хватило на удовлетворение кредиторов. Мать моя отдала свои личные средства на уплату долгов отца. Последний недолго прожил после разорения; горе и волнения надорвали ему сердце; он умер от грудной жабы, оставив мать и меня в полнейшей нищете.