Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты

Можно было бы порассуждать на тему «а что если» (как восприняли бы ГО люди, очутившиеся в вакууме веры только в период перестройки, прочитав этот роман сразу после его написания в середине семидесятых; поняли бы? прошли мимо? осознала бы, что это — об их жизни?), но оставим такие темы литературоведам-социологам. Ибо это исследования не о том. А вот на наличие каких-либо вариантов ГО поздний выход книги, конечно же, повлиял. Ибо цензуры уже не было (ну, почти не было), и роман публиковался практически в том же виде, в каком вышел из-под пера Авторов.

ГО сохранился в архиве АБС в трех экземплярах машинописи. Папка с первым экземпляром называется «черновику вторая — „чистовик“, третий экземпляр (тоже чистовик) сохранился в папке с чистовиками других произведений. Еще сохранилась отксерокопированная копия ХС, включающая начало ГО. Все они отличаются между собой, в основном, стилистической правкой, есть и мелкая фактическая правка. Крупных же исправлений в сюжете или даже в порядке изложения варианты ГО не содержат.

На первой странице черновика стоит дата: „Начат 24.02.70“, на последней — дата окончания: „27 мая 1972 года“.

На полях черновика иногда Авторы пишут заметки — что надо изменить или добавить. К примеру, в черновике отсутствует следующая часть диалога:

— Нуда, нуда! — откликался Изя. — Если у еврея отнять веру в бога, а у русского — веру в доброго царя, они становятся способны черт знает на что…

— Нет… Подожди! Евреи — это дело особое…

Есть лишь заметка на полях: „— Отнять веру в доброго царя… — Евреи — это дело другое…“

И когда Воронин, побывав в Красном Здании, возвратился в прокуратуру, увидел Вана и разговаривает с его соседом, тот (в черновике) лишь „приставил палец к ноздре и шумно высморкался“. На полях заметка: „У Андрея у самого подбит лоб, поэтому и тот сух“. И уже в следующей рукописи появляется отрывок: „Детина посветил на него своим фингалом, ухмыльнулся (Андрей тотчас вспомнил и ясно ощутил собственную гулю на лбу)…“

Размышления Воронина по поводу Красного Здания и поданной начальством идеи о специально распространяемых слухах в черновике передаются так: „Действительно, по-видимому, в Городе вполне могли существовать люди, для которых распространение жутких легенд и панических слухов, создание обстановки террора и ужаса могло бы оказаться полезным. Таких людей, действительно, надлежало выловить и подробнее выяснить их конечные цели, а также — кому они служат“. Тут же на полях присутствует заметка Авторов: „Несообразности в показаниях — искажение слухов при передаче“. И Авторы в соответствии с этим изменяют текст: „Если в городе действительно есть люди, которые поставили перед собою (или получили от кого-то) задачу создать среди населения атмосферу паники и террора, то очень многое в деле о Здании становилось понятным. Несообразности в показаниях так называемых свидетелей легко объясняются в этом случае искажением слухов при передаче. Исчезновения людей превращаются в обыкновенные убийства с целью уплотнения атмосферы террора. В хаосе болтовни, опасливых шепотов и вранья надлежало теперь искать постоянно действующие источники, центры распространения зловещего тумана…“

И отсутствует в черновике: „Пойми, пожалуйста: эти люди не могут не брюзжать. Так уж они устроены. Кто не брюзжит, тот ни черта не стоит. Пусть брюзжат“. А на полях написано: „Надо разрешить им брюзжать. Кто не брюзжит, тот ни черта не стоит“.

Четвертая часть („Господин советник“) сначала называлась просто — „Будни“.

В черновике, когда Андрей несколько раз поминает Кэнси (уже после его смерти), Авторы ошибочно называют его „Канэко“. И эта ошибка проникла в часть чистовиков (о чистовиках подробнее — ниже) и даже изданий.

Комсомольского вожака факультета, где учился Воронин, в черновике звали не Леша Балдаев, а Леша Дадаев. Рэй Додд, пропавший в Здании, в рукописи имел другие имя и фамилию, знакомые читателям по „Стажерам“ — Бэла Барабаш. Валька Сойфертис, одноклассник Воронина, умер не в сорок девятом году (как в окончательной версии), а в пятьдесят первом. Бабушку Воронина в черновике звали не Евгения Романовна, а Евгения Сергеевна, а отца его похоронили не на Пискаревке, а в Вологде. У Федьки Чепарева (которому голову оторвало снарядом, о нем рассказывает в романе Давыдов) фамилия в черновике — Чепуров. Хнойпека в черновике зовут Хнеупеком, Пака — Ни. А из окна комнаты картографов свисал голый труп не Рулье, а Бигаса.