Владимир Фильчаков - Эксперимент N 1

- Это он.

- Что - он? Что? Что случилось?

- Учителя... Увели... Стража... - Спазм перехватил горло и он не смог говорить. Снова все загалдели, как на базаре, а Симеон совладал наконец со своим горлом и произнес:

- Он продал его. Сколько получил, предатель? Отвечай!

Иуда начал, наконец, понимать, в чем дело, лицо его перекосилось, он зарылся в ладони и заплакал.

- Сколько получил, предатель? - ревел Симеон, вяло отпихиваясь от держащих его рук. Иуда что-то бормотал, всхлипывая, и тут, когда немного стихло, Симеон услышал, что он бормочет и застыл.

- Сволочи, - размазывая по лицу слезы, говорил Иуда, - гады, грязь... проспали Учителя, проморгали... Твари смердящие, решили, что я его продал... Да я же любил его больше, чем вы все вместе взятые, я никого никогда в своей жизни не любил, ни отца, ни мать, отца у меня нет и не было, а мать была шлюхой, ей до меня не было никакого дела, никого и никогда я не любил, а Учителя полюбил, и это ж надо вообразить, что я, я - мог его предать. Да любого из вас и всех вас вместе я бы продал и не поморщился, а его... его... Сволочи, гады, твари... Обыщите меня, - закричал он и начал вытаскивать из карманов и швырять на пол какие-то бумажки, мелкие монеты, - обыщите мешок, посмотрите, сколько я получил. Это вы его предали... Сволочи... Вы его предали, вы его упустили, он вас учил-учил, да ничему не научил... Да разве можно вас чему-нибудь научить? Вы же ублюдки, отбросы, почему именно вас он взял в ученики, не понимаю...

Ученики молча смотрели на Иуду. Симеон стоял с открытым ртом и искаженным лицом. До него вдруг начало доходить, что Иуда не предавал Учителя, что Учителя предал именно он, Симеон, предал тогда, когда стоял на ватных ногах и смотрел, как его уводят, но он не хотел верить этому, все его существо сопротивлялось этому. Вот был Иуда, Иуда предатель, и все было просто: раздавить грязного мерзавца и утешить свою совесть, а не стало Иуды - предателя, стало гнусно и мерзко на душе, пусто, черно и грязно.

Симеон покопался, все-таки, с надеждой, в Иудином мешке, но там были только черепки от кувшина, несколько лепешек, тощий бурдюк с вином и большой кусок овечьего сыра, скользкий от пролитого молока. Симеон выпустил мешок, посидел немного, пусто глядя перед собой. Может быть, Учителя отпустят? Ну да, конечно, его отпустят, ведь он никому не сделал зла - Симеон ухватился за эту мысль, стал лелеять ее, но в глубине сидела другая мысль, черная и зловещая: "Никто никогда не отпустит Учителя. Он совершил преступление против веры и кесаря и он должен быть казнен." И эта черная мысль выводила его из себя, пугала, нагоняла нестерпимую тоску. "Отягощенная совесть твоя - вот твой ад." Покаяться и очистить совесть свою... Бог отпустит грех твой. Да разве можно отпустить такой грех? Пусть даже Господь в беспредельной любви своей и отпустит такой грех, но уж он-то, Симеон, никогда не простит себе своего предательства, и будет жить в этом аду до самой смерти... и после смерти... Как же получилось, что он, готовый к драке, когда дошло до дела, остался на месте? Стражников было много и сражаться с ними, будучи вооруженным только кинжалом... Но ведь он был готов умереть... Почему же он не умер? Почему он до сих пор жив? И Симеон тоже зарылся в ладони и заплакал. Громко, навзрыд.

* * *

Когда Учителя везли на казнь, Симеон пытался прорваться к повозке сквозь строй римских легионеров, кричал, чтобы его пропустили, что он хочет умереть вместе с Учителем. Его отталкивали, его били, но он не сдавался. Наконец к нему приблизился кентурион, весь в серебре и коже, ласково взял его за шиворот и прогундел, страшно коверкая слова:

- Хочешь умереть вместе с ним? Я могу доставить тебе удовольствие умереть, но не вместе с ним. Я прикажу тебя арестовать, брошу тебя в яму на съедение крысам и они полакомятся твоим гнусным болтливым языком. Лучше отойди, не испытывай мое терпение.

Симеон растерялся. В его планы не входило умереть таким образом. Он всячески пытался привлечь внимание Учителя, который сидел в повозке, прислонившись к ограждению и ни на кого не смотрел. Учитель был страшен. Нос у него распух, посинел и смотрел в сторону. Лоб его был исцарапан терновым венцом - убогой шуткой легионеров. Волосы его растрепались и свисали клочьями. Одет он был в какую-то мешковину, на которой проступали бурые пятна крови. На груди у него болталась дощечка с надписью "Государственный преступник". Он был избит, измучен и совсем не обращал внимание на Симеона, возможно, он был без сознания. Симеон несколько раз окликал его и безрезультатно. Остальные ученики понуро плелись в хвосте процессии. Иуда плакал не переставая. Фома смотрел в пустоту. Лука морщился, словно от боли. У всех на душе было тяжко, муторно и пусто. На холм их не пустили. Они уселись на землю и смотрели, как казнимых кладут на кресты, как палач в красном приближается с молотком и гвоздями, как казнимым привязывают руки к перекладинам. Двое злодеев, которых казнили вместе с Учителем, кричали, извивались, молили о пощаде, плакали, и когда им в плоть начали забивать гвозди, огласили окрестности нечеловеческими воплями. Учитель же, вышедший из оцепенения, лежал молча и только сильно вздрагивал при каждом ударе, выгибаясь всем телом. Наконец палач отошел и дал знак устанавливать столбы. Когда столб с Учителем поднялся, ученики, как один, вскочили на ноги. Симеона трясло, он стучал зубами и был близок к обмороку. Через некоторое время Симеон опустился на землю и стал методически рвать свою бороду, бормоча то ли проклятья, то ли молитву. Слезы лились из его глаз...