Михаил Успенский - Райская машина

Чарчикан был маленький, приземистый, с тёмным безволосым лицом и еле заметными глазками. Мерлин помнил его классическим художником-авангардистом – длинноволосым, с бородёнкой, вечно пьяным и во хмелю буйным. Теперь перед ним был крупный деятель, важный племенной вождь – судья, полководец и первосвященник.

– Баньку вашу – не надо, – строго сказал Чарчикан. – Вредно.

– Счастье боишься смыть? – спросил Мерлин. От шамана исходил специфический запах.

– Дурак ты, Рома, и расист, – сказал Чарчикан. – У нас своя баня, всегда с людьми… И экология у нас своя… А от ваших даров цивилизации мы и так чуть не вымерли.

– А всё-таки садись за стол, Анатолий Никифорович, – сказал Мерлин, припомнив отчество художника.

Чарчикан безошибочно выбрал кресло Панина, снял меховую одёжку с капюшоном, бросил её в угол и с достоинством уселся.

– Ну, капусты с ягодкой отведай, – настаивал Мерлин. – Сам собирал, сам квасил… Ёлки-палки, сам капусту вырастил подобно древнему военачальнику Цинциннату на покое…

– Значит, соль есть, – похвалил шаман. – Это хорошо… Соль нам надо… Аптечку надо… Кое-чего всё-таки маленько надо! Резко рвать нельзя! Это как с пьянкой!

– Тогда я бы мог с детьми позаниматься, – предложил Роман Ильич. – Или даже учебники распечатать, пока принтер не заржавел…

– Учебники тоже не надо, – сказал Чарчикан. – Поди помнишь, как помогал мне сказку про Колобка на эвенкийский переводить? «Лепёска катиса-катиса, ей насраку вольк!» – передразнил он кого-то – наверное, из своих ребятишек. – Им, в общем, и русский-то знать ни к чему. Старшего своего я и сам обучаю, а остальные перетопчутся. Вы же всё равно совсем уйдёте с Севера… Уже почти ушли… Только кто же это грузы бросает с парашютом?

– Какие грузы? – опешил Мерлин.

– Такие: тюк, а в нём пластиковые бутыли со спиртом… Бонусы халявные…

– Это не мы! – воскликнул Мерлин. – То есть не Панин…

– Так на Панина никто и не думает, – сказал шаман. – Панин – человек, а не чангит поганый… Он понимает, что нам надо отдельно жить. Потом, когда-нибудь… Если будет «потом»…

– А что – может не быть?

Шаман достал короткую трубку, набил её какой-то невероятной смесью из шитого бисером кисета и закурил.

– Похоже, на материке весь народ в Нижний Мир собрался, – сказал он наконец. – Хотя думают, что в Верхний…

– Ну, это у нас завсегда, – сказал Роман Ильич.

– Вообще-то я не буду вам объяснять корни германского нацизма, господа, – сказал я. – Вы, как уверил меня товарищ Гордей, люди образованные – по нынешним меркам. То есть знаете, что сперва была гибель динозавров, а уж потом отмена крепостного права, но никак не наоборот…

Активисты подпольной организации «Да, нет!» недовольно зашумели. Ничего, потерпите, злее будете.

Мы расположились в подвале – правда, не в том, где со мной собирались расправиться зловещие старцы. Судя по нарам и двухъярусным лежанкам вдоль стен, здесь было бомбоубежище. Народ подобрался в основном молодой, но встречались и люди моего возраста. Минетжеров не наблюдалось, да и стариков не было, их вообще в городе осталось немного…

От чужих глаз нас прикрывал танцевальный зал наверху – не дорогой клуб вроде «Софьи Власьевны», а обычная дискотека или как там она нынче называется. Словом, «грязные танцы». Кстати, это расхожее заморское выражение вовсе не означает танцев с грязными намерениями: просто молодые американцы приходили на такие танцульки сразу после работы, не переодеваясь…

Это была уже третья моя лекция о «Меморандуме Крашке» – именно так именовался документ, завещанный мне Паниным.

– Жил в довоенной Германии молодой физик и музыкант Эрвин Альгримм… – начал я.

(Когда я приступил к изучению меморандума, то сперва обрадовался, что Клаус Крашке немец – думал, уж немец-то мне всё аккуратно разложит по полочкам. Куда там! У этого бременского архивиста в голове тоже была слегка упорядоченная каша, так что хлебнул я с ним лиха.)

…Юный тевтон был дьявольски талантлив, только никак не мог определиться между физикой и музыкой. Физику он изучал не где-нибудь, а в Гёттингенском университете, а игре на фортепьяно его обучал родной гроссфатер – известный в Саксонии исполнитель.

В сущности его установки, названной впоследствии «контуром Альгримма», я даже не пытался разобраться, как и бедный гуманитарий Крашке. У архивиста тоже был полный разнобой: то ли студент ладил по вечерам в лаборатории принципиально новый электродвигатель, то ли он собирался создать электронный рояль. Словом, во время его эксперимента внезапно погас свет – выбило пробки во всём здании. Пока меняли пробки, незадачливый творец выслушал немало тяжеловесных немецких ругательств от своих камрадов и служителей. Энергию надо было экономить: в будущем Рейхе всё должно служить грядущей победе.