Евгений Филимонов - Мигранты

- И знаете, - рассказывал потом Кирилыч, - он вроде стал, как бы сказать, кремезнее, налился, - а бичи, они ж, известно, дохлые, - а этот хмырь его опять - тырк под ребро. Тот снова же - глазом не моргнул, но, вроде как штангист, раздался, и, понимаете, металл! Такой отлив, вроде серебряный на коже появился. А тот бандит кинулся бежать...

Кинулся бежать - слабо сказано. Он вылетел из ворот и мчал по полю, петляя, словно заяц, перепрыгивая через скирды, огромными прыжками, поднимая фонтаны грязи. В мгновение ока он скрылся за горизонтом. Тогда все уставились на бича. Но бич - или кем он теперь стал, - не обращая ни на кого особого внимания, вышел наружу, оглянулся вокруг и уверенно, тяжко зашагал в ту сторону, где за дальней посадкой скрылся гость. Дождик, орошая его массивный торс, тут же испарялся с шипеньем, поэтому он двигался как бы в туманном облачке.

- Не догонит, - усомнилась какая-то женщина. - Тот вон какой прыгучий, верткий.

- Ну и сдохнет на пятом километре. Язык высунет. Тут и бери его голыми руками.

Бич, словно движущаяся хромированная статуя, спустился в долинку и скрылся из виду. Дождь наподдал. Они еще немного постояли у входа, затем по одному вернулись к прерванной работе.

ИЗ ВВОДНОЙ ГЛАВЫ УЧЕБНИКА "ТЕХНИКА ЖИЗНИ"

Эта книга создавалась как практическое руководство для любого живого существа - от капустной тли до слона с острова Борнео, от восточного деспота до инфузории, обитающей в коровьем дерьме, при условии, конечно же, что тля, инфузория и деспот смогли бы воспринять данный текст. Если на то пошло, коллегия авторов не так уж категорична в распространенном уничижительном мнении насчет простейших, но этот коллективный труд преследует иную задачу - сформулировать единые принципы выживания в среде, где основной модус вивенди - это потребление в том или ином виде других существ. (...) Любопытно, что завершающая глава обращает внимание читателя на эстетическую сторону жизненного процесса.

Учебник рассчитан на широкий круг существ, практикующих жизнь в той или иной форме.

НА ЗАДАННОЙ КЛЕТКЕ

Один налетчик, известный в своей среде как Эдик (настоящее свое имя он уже и сам стал забывать), был задержан оперативниками в областном центре П. при рейдовой облаве на рынке, где Эдик, как и полагалось чужаку, вовсе не пытался работать по специальности, а, подобно обычным клиентам, гулял, развлекался, наблюдая со стороны работу коллег в гуще клокочущей купли-продажи. Эдик недавно вышел и пока что был совершенно безупречен, перебиваясь достаточно безбедно на свой страховой фонд, сохраненный верной подружкой. Нормально его должны были сразу отпустить, или, на худой конец, отправить в родной город под надзор. Но этого не произошло. Эдика интенсивно допрашивали, совали в камеру подсадок, устраивали какие-то абсурдные опознания, словом, к концу второй недели он уже не сомневался на него вешали (грубо, неряшливо, в явной спешке) дело по нескольким ограблениям с убийствами. Прошлой ночью Эдика уведомили, что слушанье его дела назначено на пятницу. В исходе суда он не имел сомнений.

В четверг Эдика неожиданно повели к следователю. Здание следственного изолятора в П., как это нередко случается, включало в себя старую, еще прошлого века, постройку и новый корпус, связанные переходом. В месте сопряжения корпусов коридор делал коленце, угол, в виде обрешеченного окна, выходил на внутренний двор тюрьмы. Эдик, погруженный в свои страхи, не сразу заметил, что створки решеток сняты с окна и прислонены к стене рядом. Он подходил все ближе и с изумлением убеждался - да, не только решетки, но и сама оконная рама приоткрыта вовнутрь. - Эй, вахта! - не отводя глаз от вожделенной полоски вольного воздуха окликнул Эдик. Непорядок! - Но сзади не было отклика. Эдик обернулся (что запрещено), и обнаружил, что конвоир как сквозь землю провалился. И немедленно внутри Эдика вспыхнул холодный белый огонек действия.

Он отвел створку окна и осторожно выглянул на улицу: двор был пуст, под окном двумя этажами ниже на крыше пищеблока лежала стопа прессованного утеплителя из стекловаты. Эдик выпрыгнул, стараясь попасть в середину матов утеплителя, и зарылся, исчез в колкой куче. Сразу руки зазудели, зачесались от мельчайшей стеклянной пыли; стараясь уберечь глаза, он отодвинул кромку трухлявого пласта и глянул вверх, на окно. Створки уже были задраены, окно будто и не отпиралось десятки лет (а, наверное, так оно и было). Эдик отшвырнул мат, и, не особо скрываясь, перебежал по крыше к брандмауэру, за которым - он видел это сверху - была уже улица. Так и есть - за кирпичным выступом, умело закрепленная в кладке, покачивалась на ветерке капроновая тесьма. Каждый миг ожидая сирены, Эдик перекинул тесьму через парапет, подтянулся на руках, и, обжигая пальцы о тесьму, соскользнул на асфальт. В узком переулочке никого не было; у противоположного тротуара стоял заляпанный грязью белый "Москвич". Эдик обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся за руль; он весь трясся и еле сдерживался, чтобы тут же не дать газ и не рвануть куда глаза глядят. Баранка была еще теплой от чьих-то рук, ключ торчал в замке.