Евгений Филимонов - Мигранты

"Человек создан для счастья, как птица для полета".

СОМНАМБУЛА

Вообразим себе не вполне ординарное семейство: глава, назовем его условно Панчук, угрюмый массивный человечина лет за 50, его жена (тут лучше термина "никакая" вряд ли что подойдет), и удочеренная ими после гибели сестры этого Панчука девятнадцатилетняя племянница. Семья живет в запущенном старом районе города, в бывшем доходном доме; пожилая чета работает на чулочной фабрике неподалеку, племянница закончила школу и болтается праздно уже второй год. Нужно добавить, что по мере взросления племянницы между нею и Панчуком возникло и сформировалось взаимное чувство страстной ненависти. "Никакая" жена Панчука - единственная слабая преграда между ними. Дело доходит до того, что оба врага категорически против разъезда (однажды предоставился случай), и ситуация в момент, когда мы ее рассматриваем, накануне срыва. Панчук близок к психозу, теряет сон.

И вот именно тогда он обнаруживает, что племянница подвержена снохождению. Раз или два он застает ее глубокой ночью блуждающей по коридору в типичном облике сомнамбулы: глаза закрыты, руки вытянуты вперед, как у слепой, что-то бормочет вполголоса... По какому-то еще неясному для него самого побуждению Панчук скрывает этот факт от жены, наделенной как раз абсолютно здоровым сном, и прикидывает, какие преимущества может ему дать недуг племянницы. Дело в том, что до сих пор в их единоборстве силы распределялись уж очень несправедливо. Да и вообще, трудно противостоять молодой самоуверенной и жестокой красотке любому мужчине, не говоря уже об ординарном, заезженном жизнью неудачнике. А может, из-за пустоты и бесцельности жизни Панчука ненависть к племяннице становится почти что главным ее содержанием? Возможно, это какая-то патология чувств, может та самая любовь-ненависть, неизвестно. Удивительно здесь, что племянница отвечает ему взаимностью, а ведь ей, казалось бы, проще заполнить существование хотя бы в силу возраста, но вот поди ж ты возникновение чувства необъяснимо.

Так Панчук обнаруживает уязвимое - но зато какое! - место у заклятого врага. Он начинает следить за ней. Он убеждается, что племянница не ограничивается коридором, она довольно часто вспрыгивает на балюстраду лоджии, спокойно проходит по ней (на высоте четвертого этажа) и затем, переступив на карниз, опоясывающий весь дом по периметру, идет по нему, тускло белея над провалом ночной безлюдной улицы, и затем скрывается за углом дома. Отсутствует она долго и, когда возвращается - как правило, не позднее пяти часов заполночь - ее спящее лицо сомнамбулы томно улыбается, будто за спиной осталось прямо-таки страна блаженства. Панчук пытается проследить ее путь целиком, но это невозможно снизу, хаос дворов не соответствует четкой планировке крыш и чердаков; многие ночи он проводит в тщетной гонке за лунатичкой - а к этому времени его неврастения и переутомление углубились до того, что иной раз он засыпает в своих тайниках и засадах, не дождавшись ее возвращения, а проснувшись на каком-нибудь чердаке долго не понимает, где он и как сюда попал. За время ночных бдений тайный замысел Панчука вырисовывается все четче: ему нужны свидетели недуга племянницы, скорей даже не свидетели, а врач и санитары из психушки, которым надо лишь показать эту фигурку, бредущую по свесу крыши, и они тут же ловко и умело скрутят ночную красавицу и навеки упекут ее в сумасшедший дом. Неясно, откуда у Панчука такое представление о курировании снохождения, может, это просто упоительные мечты о том, как приятно будет навещать племянницу, дичающую среди кретинов, но "скорые" и впрямь частые гостьи на улицах в позднее время. Однако незадача - когда Панчук их останавливает, девушка то уже скрылась за трубой, то спрыгнула в чье-то окно и исчезла внутри чужой квартиры, в общем, под ворчанье шофера машина уносится дальше по своим мрачным делам, а Панчук, истомившись в ожидании, снова засыпает где-нибудь возле лифтовой шахты.

И вот везенье - "скорая" подруливает к их подъезду в тот самый момент, когда племянница как раз вышла на карниз, на пятно света, и ее сейчас видно отовсюду - кажется, будто вся улица приникла к окнам, - но Панчук-то понимает, что врачи - народ странный, и кроме собственного вызова, их мало что может интересовать. А потому, бросившись чуть ли не на радиатор, он кричит, воздевши руки вверх... Он кричит - и пробуждается от собственного крика на карнизе дома в трех метрах от своего балкона. Внизу у подъезда - он еще успевает заметить - и в самом деле стоит "скорая", а племянница в пальтишке, наброшенном прямо на ночную рубашку, что-то втолковывает санитарам, пристально глядящим на него снизу вверх.