Андрей Серба - Искатель. 1982. Выпуск №3

Лют встает с кресла, смотрит на Эрика, долго молчит.

— По приказу моего конунга, великой киевской княгини, я выступаю в поход, — наконец говорит он. — Но раньше я хочу проводить тебя. Так гласят обычаи гостеприимства. Скажи, когда твои викинги поднимут паруса?

Эрик опускает глаза, стучит костяшками пальцев по ножнам меча.

— Мы еще не знаем, куда идти. Одни хотят домой, другие — не службу к византийскому императору. Ты зовешь нас с собой под знамя киевской княгини. Чтобы не ошибиться, мы должны узнать волю богов.

— Через три дня ты скажешь мне о своем решении. Прощай, брат…

В шатре главного воеводы киевского войска Ратибора — воеводская рада. Здесь воеводы и тысяцкие киевской дружины, военачальники других русских княжеств и земель: черниговский воевода, брат смоленского князя, сын любечского наместника, лучшие мужи-воины из далеких новгородской, тмутараканской и червенской земель. Вопрос, который им предстоит решить, касается не только Киева, но и всей огромной Руси. Все участники рады стоят плотной молчаливой стеной, глядя на воеводу Ратибора и верховного жреца Перуна.

— Други-братья, — медленно и глухо начинает Ратибор, обводя глазами собравшихся, — мы должны решить сегодня, кто будет владеть столом великих князей киевских, кто будет управлять Русью. Слово, сказанное сейчас нами, будет законом для всех. И потому думайте, други, в ваших руках судьба Руси.

Называя находящихся в шатре «братьями», воевода Ратибор нисколько не грешит против истины. Все они, присутствующие сейчас на воеводской раде, больше чем братья. И не только тем, что десятки раз смотрели смерти в глаза и вместе рубились во множестве битв. Их объединяет общность стремлений, одинаково понимаемое чувство родины и своего служения ей, беззаветная преданность всему, что связано со словом «Русь».

Чтобы занять место в этом ряду, мало просто храбрости и отваги. Таких в русских дружинах — тысячи. Надо стать первым среди суровых и мужественных воинов, заслужить уважение даже у них, ничего не боящихся на свете. И тогда случается то, о чем мечтает каждый воин-русич.

За ним приходят темной грозовой ночью, когда Перун грозно бушует в небесах и мечет на землю свои огненные стрелы. Новичку завязывают глаза и, обнаженного по пояс, ведут на вершину высокого утеса, нависающего над Днепром. И в страшную ночь, когда все живое трепещет от грохота сталкивающихся туч и прячется от бьющих в землю Перуновых стрел, воин дает у священного костра клятву-роту на верность Руси. И в свете ярко блещущих молний каждый из братьев-другов делает надрез на пальце и сцеживает несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигается железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству.

Тишина в шатре затягивается.

— Ваше слово, братья, — говорит Ратибор.

Верховный жрец Перуна ударяет в землю посохом, хмурит брови.

— Никогда еще на столе великих князей не было женщин, — глухо произносит он.

— Знаем это, старче, — спокойно отвечает Ратибор. — Что хочешь сказать еще?

— Стол великих князей киевских должен занимать мужчина-воин. Только он будет угоден Перуну и сможет надежно защитить Русь, — твердо произносит старый седой жрец.

— Великий киевский князь — мужчина, это княжич Святослав, сын Игоря, — говорит Ратибор. — Но пока он не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Говори первым, мудрый старче, — склоняет он голову в сторону верховного жреца.

— Княгиня Ольга — христианка, в ее душе свил гнездо чужой лукавый Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице.

Усмешка раздвигает плотно сжатые губы Ратибора.

— Перун и Христос пусть делят небесную власть, а мы говорим о земной. Мы должны решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Твое слово, старче…

— Матерью. Только ей и подобает быть женщине.

— А что скажешь ты, воевода Асмус? — обращается Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом. След от удара меча тянется через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, перетянутый наискось через лоб черной повязкой. Сурово лицо старого воина, холоден взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов.