Йен Макдональд - История Тенделео

В Святом Иоанне мы перестали быть влиятельными людьми. Теперь мы вообще были никем и ничем. Пасторский воротничок отца не вызывал у окружающих никакого уважения. Когда он в первый раз пошел к колонке за водой, какие-то молодчики избили его и отняли пластиковое ведро. С тех пор он перестал надевать воротничок. А вскоре и вовсе перестал выходить из палатки. Целыми днями он сидел в дальнем углу, слушая радио или глядя на свои книги, которые валялись у стены, по-прежнему связанные бечевкой. Со дня нашего отъезда из Гичичи он ни разу к ним не прикоснулся.

Сейчас я думаю, что именно лагерь Святого Иоанна источил, разрушил последние скрепы, на которых держалась душа моего отца, и если бы спасение немного запоздало, он мог бы сойти с ума. А в Святом Иоанне это означало смерть. Каждый день, когда я ходила за едой к продовольственному грузовику, я видела много таких доходяг, которые сидели перед своими палатками и, держась за пальцы ног, глядели в пыль перед собой или, бессмысленно мыча, раскачивались из стороны в сторону.

Мы прожили в лагере уже пятнадцать дней (я знала это точно, потому что отмечала каждый прошедший день обгорелой спичкой на стене палатки), когда снаружи раздался шум подъехавшей машины и чей-то голос прокричал:

– Джонатан Би! Кто-нибудь знает, как найти пастора Джонатана Би?

Думаю, отец удивился бы куда меньше, если бы за ним явился сам Иисус Христос. Но нашим спасителем оказался пастор Стивен Элезеке, возглавлявший приход Воинствующей Церкви на шоссе Джогуру. С моим отцом он подружился в теологическом колледже, где они играли в футбол в одной команде. Мой отец был крестным детей пастора Элезеке, а пастор, в свою очередь, был моим крестным отцом, хотя я в этом не уверена. Как бы там ни было, он усадил нас в белый микроавтобус «ниссан», на одном борту которого было начертано «Хвалите Его со звуком трубным», а на другом «Хвалите Его на псалтири и гуслях». Потом мы тронулись, и пастору Элезеке пришлось много раз сигналить группам подростков и молодых мужчин, которые глядели на «паршивых церковников» чуть ли не с ненавистью и не спешили уйти с дороги.

Пастор Элезеке объяснил, что нашел нас через компьютерную сеть. Оказывается, крупные церкви уже давно разыскивали своих священнослужителей в списках эвакуированных. Пастор Би оказался одним из них.

Так мы перебрались на шоссе Джогуру. Когда-то, еще до Независимости, здесь был расположен крупный учебный центр, включавший, помимо всего прочего, вполне современный двухэтажный жилой корпус. Он, конечно, уже давно был переполнен, и на каждом свободном клочке стояли палатки и деревянные хижины. Для нас, впрочем, нашлись две комнатки позади слесарной мастерской. Они были удобными, но слишком маленькими, к тому же, когда в мастерской начинались какие-то работы, у нас становилось довольно шумно. Но и это было намного лучше, чем лагерь Святого Иоанна, к тому же мы давно не верили, что где-то существует такая вещь, как укромный тихий уголок. Об уединении пришлось забыть навсегда.

Сердцем прихода Воинствующей Церкви был небольшой белый храм, имевший форму барабана и крытый соломой. Палатки и навесы беженцев окружали его со всех сторон, но держались на почтительном расстоянии. Храм оставался святыней. Одни приходили сюда молиться, другие – просто поплакать вдали от близких, чтобы не заразить их своими слезами, которые в этом отношении были еще хуже дизентерии. Частенько посещал храм и мой отец.

Несколько раз я собиралась подслушать, молится он там или плачет, но так и не решилась сделать это. Что бы ни искал в церкви отец, он так и не стал цельным человеком, каким был когда-то.

Тем временем мама пыталась воссоздать на шоссе Джогуру новый Гичичи. За жилым корпусом было небольшое поле, покрытое засохшей травой, вдоль дальнего края которого тянулись открытая сточная канава и забор из колючей проволоки, отделявший поле от шоссе. Сразу за шоссе находился давно закрытый универсальный магазин «Джогуру-роуд» (это название было написано краской на проржавевшей жестяной крыше), все пространство позади которого было занято хижинами-развалюхами, палатками, землянками, как назывались у беженцев неглубокие ямы, кое-как прикрытые картоном или кусками пластика. В этих трущобах люди жили буквально друг у друга на головах, но на землю Воинствующей Церкви никто, как ни странно, не покушался.

И вот мама нашла несколько женщин, которые, как и она, загорелись идеей превратить поле в шамбу. Пастор Элезеке дал свое благословение, и женщины, смастерив мотыги из кузова старого автомобиля, взрыхлили землю и посадили маис и сахарный тростник.