Георгий Краснов - Треснутая трубка

Никон вместо ответа протянул ей письмо от польских ребят. Лида сразу же поняла, куда они держат путь.

— К Ядвиге Стефановне, да? Я с вами. Подождите, я мигом. Только денег возьму…

И через пару минут она уже бежала обратно, позвякивая мелочью в кармашке платья.

Сели в автобус. Никон, как обычно на людях, помалкивал, зато Лида, словно поддразнивая Сашу, без умолку рассказывала о том, что увидели и услышали они вчера в пединституте. И тут же принялась успокаивать его:

— Ты ничего, не расстраивайся. Мой отец очень хвалит работников адресного бюро. Они ему враз отыскали адрес врача, который лечил его в госпитале. И Мусим Мусимыча тоже найдут, вот увидишь!

— А если Мусим Мусимыч уже умер? Что тогда? — недовольно буркнул Саша.

Никон незаметно подтолкнул его в бок и подмигнул. Саша тут же перевёл разговор и сделал вид, что увлеченно смотрит в окошко. Так и не догадалась Лида, что мальчики что-то скрывают от неё.

На этот раз Ядвига Стефановна оказалась дома. Она обрадовалась, увидев ребят.

— А-а, следопыты! — сказала, улыбаясь, и повела их к столу, приобняв за плечи. — Я уже начала подумывать, что вы совсем забыли про меня!

— Не-ет, не забыли, — ответила Лида, чувствовавшая себя здесь как дома.

— Вот это хорошо, детки. Очень хорошо. Ну, как у вас идут дела? Вы уж поймите, что мне очень хочется узнать что-нибудь новое.

Никон подал ей письмо.

— Вот, получили мы… Но опять — по-польски…

Ядвига Стефановна усадила ребят, как и тогда, на мягкий диван. Потом взяла с круглого стола, стоящего в середине комнаты, свои очки, вскрыла конверт, вынула из него листки и принялась читать. Вдруг она прошептала: «Вон как, оказывается, было! Ах, изверги!..» Наконец она оторвалась от письма.

— Нерадостные вести пришли к нам, детки, — сказала тихо.

— Что они пишут, Ядвига Стефановна?

— Наш А. Мусимов тоже погиб вместе с другими партизанами…

— Они узнали?

— Да.

— А как узнали? Как?

— Помните, в первом письме польские ребята писали, что только на два своих письма не получили ответа? Так вот на одно из них ответил живой участник боя около Констанцины.

— Ну-у?!

Ядвига Стефановна усадила вскочивших было ребят снова на диван и начала подробно пересказывать содержание письма.

— Этого чудом спасшегося партизана зовут Юзеф Ендриховский. Сейчас он живёт на севере Польши, в городе на берегу Балтийского моря. На вопрос ребят — кого из партизан он помнит? — Ендриховский больше всех как раз написал про Мусимова. Звали его в отряде по-разному: одни — Аркай, другие — Аркаша.

— Аркаша! Конечно, его звали Аркашей! — вскричала Лида.

— Почему же? Могли звать и «Аркай». Ведь с чувашского это и есть Аркадий, — объяснил Саша.

— Ну, давайте слушать дальше, если это одно и то же, — прервал их Никон.

— Мусимов не был поляком. Он был советским солдатом, сбежавшем из концлагеря. Но не был он и русским. По его рассказам, он учился в одном из городов на Волге, хотел стать учителем… Партизаном он был очень храбрым. Командир отряда часто любовно называл его львом и всегда удерживал от лишней горячности в бою. За год, проведенный в партизанском отряде, Мусимов научился свободно разговаривать по-польски, шутил и пел, как настоящий поляк. Часто пел он партизанам песни своего народа, пересказывал легенды и сказки… Очень его любили польские партизаны…

Когда недалеко от Констанцины фашисты плотно окружили партизан со всех сторон, Мусимов не сразу согласился с предложением написать последнее письмо. Написать-то он его написал, но в бутылку не вложил. Но бой разгорался всё сильнее, положение становилось безвыходным. Тогда Мусимов, разъяренный действительно как лев, положил около себя по две гранаты с обеих сторон и велел троим оставшимся в живых товарищам прорываться в сторону болота, где фашистские цепи были реже. Среди них был и Юзеф Ендриховский. Польские друзья не соглашались оставлять его одного, но Мусимов сказал:

— От того, что умрем здесь все четверо, нет пользы. Прорветесь вы втроем — организуете другой отряд и отомстите за нас. А со мной, раненным, зам не прорваться. Идите! Я вас прикрою… до конца!

Поняв, что Аркашу не уговорить, партизаны попрощались с ним.

— Ты же не положил письмо в бутылку! — сказал ему Ендриховский.

Мусимов торопливо вытащил из нагрудного кармана листок и протянул ему.

— Держи! Но я его написал на родном языке.

Ендриховокий засунул письмо в бутылку и, вспомнив о чем-то, опять подполз к Мусимову.