Николай Гацунаев: Концерт для фортепияно с оркестром

- У меня нет дома, - ответил Андрей, чувствуя, как тоскливо сжимается сердце. - Это не ностальгия, доктор. Это другое. Не знаю, смогу ли я вам объяснить... - Он помолчал. Понимаете, я родился и вырос на равнине. В маленьком плоском городке. Хива, может, слышали? Хотя, что я говорю, - вы же там бывали. Вам это нетрудно представить. Сонное, размеренное бытие. Солнечные, похожие один на другой дни. Ночи лунные или звездные с обязательной трескотней колотушек элатских сторожей. Одни и те же примелькавшиеся улочки, лица, разговоры.

Я мечтал о больших городах с широкими светлыми проспектами и площадями, на которых и дышится как-то по-особенному глубоко и радостно, с ежедневной, ежечасной новизной ощущений; о городах, где живут интересные добрые сердцем, умные люди, и чтобы всех их узнать, не хватит целой жизни.

И вот - десятилетка позади. Выпускной вечер. Прощание со школой. Рассвет на бастионе Акших-бобо. Бывшие одноклассницы в белых платьицах. Брызги шампанского на белесой, тысячелетнего замеса глине крепостной стены. Последний взгляд на окутанный синеватой дымкой город детства...

Андрей сделал несколько затяжек подряд и затушил сигарету.

- Первые дни я ходил по Одессе сам не свой от счастья. Каждый дом казался мне шедевром архитектуры, каждый встречный - венцом человеческой эволюции.

Он улыбнулся и покачал головой.

- Наивно, правда?

- Как знать. - Метревели задумчиво провел по усам большим и указательным пальцами. - Наверное, все мы этим переболели. Продолжайте, что же вы?

- По отношению к зданиям мой восторг еще можно понять. Что же до людей... Вы были в Одессе?

Метревели кивнул.

- Помните оперный?

- Ну еще бы!

- На стипендию не очень-то разбежишься. Но я старался не пропускать ни одной премьеры. А потом еще долго сидел в скверике и любовался театром. Ночью он как-то особенно красив. Скверика, собственно, не было. Во время войны разбомбили угловые здания против театра. Восстанавливать их не стали, просто убрали мусор, разбили цветники и поставили скамейки.

Из обрубленной стены нелепо торчали кирпичи, и дверь с улицы вела прямо в темный, словно туннель, коридор. Дверь почему-то никогда не закрывалась, и однажды ночью меня окликнул оттуда чей-то маслянистый голос:

- Ты, пижон, иди сюда!

Я сделал вид, что не слышу, но голос не унимался. Подлый нагло уверенный в своей безнаказанности, он выплеснул на меня поток липкой площадной брани. Судя по смешкам и хихиканью, он там был не один.

Конечно, благоразумнее всего было встать и уйти, но я вдруг отчетливо понял, что если уйду, то до конца своих дней потеряю уважение к самому себе. И пошел на этот голос, и вбежал в темную пасть коридора, слепо размахивая кулаками и ничего не различая во мраке. Кажется, я все-таки зацепил одного, но тут что-то острое впилось в левый бок, и потолок обрушился мне на голову...

Говорят, меня нашли утром с пропоротыми в трех местах легкими, переломом ребер и сотрясением мозга.

Андрей дрожащими пальцами достал сигарету, но Метревели поднялся с кресла, мягко взял ее и положил обратно в пачку.

- Рассказывайте дальше, Андрюша, и постарайтесь не волноваться.

- Дальше... - Рудаков вздохнул. - Дальше была больница. Четыре с половиной месяца. А потом ребята из горкома комсомола выхлопотали путевку в санаторий на Карпатах.

Тогда-то я впервые увидел и полюбил горы. Понял, что не смогу без них жить. Забрал документы из иняза, поступил на географический. Стал метеорологом. Уехал работать на Памир. А теперь... Теперь горы нагоняют на меня ужас...

Несколько дней спустя Рудаков встретил Сандро Зурабовича перед завтраком в расцвеченной багрянцем и желтизной пустынной аллее парка.

- Гуляете? - улыбнулся доктор.

- Следую вашим советам. Поменьше никотина, побольше кислорода.

Метревели укоризненно покачал головой.

- Напрасно иронизируете. Понять ваш скепсис могу, согласиться - ни-ни. Ваш друг говорит, что у вас бессонница, а с этим шутки плохи, можете мне поверить!

"Ну и стервец же ты, Боренька! - с досадой подумал Рудаков. - Хотел бы я знать, о чем ты еще натрепался!"

- А отчего у меня бессонница, он, конечно, тоже сказал?

- Вы знаете, отчего она у вас?

"Молодец, Борька! Хотя какой смысл делать из этого секрет?"

Андрей вздохнул.

- Знаю.

- И давно это началось?

- Полгода назад.

Метревели присвистнул.

- Ну, а причина? Мне, как врачу, вы можете сказать все... Если хотите, конечно.

- Хорошо, Сандро Зурабович. Я вам расскажу все. - Андрей огляделся и, увидев ярко раскрашенную скамейку, пригласил: Давайте присядем.