Николай Гацунаев: Концерт для фортепияно с оркестром

- Имел честь собственноручно хивинского хана врачевать, рассказывал Метревели, и глаза его озорно поблескивали. Низложенного, правда. Их величество изволили в одном исподнем прятаться. Мировую революцию в амбаре пересидеть надеялись. Дело было в феврале, ну и, понятное дело, простудился хан Саидабдулла Богадур. Испанку подцепил. Еле отходили беднягу. Между прочим, вел он себя не по-королевски: хныкал, инъекций, как огня, боялся, лекарства выплевывал.

- Стоило возиться! - посочувствовал Борька. - Все равно небось потом шлепнули?

- Заблуждаетесь, молодой человек, - Метревели пригубил из бокала, аккуратно промокнул губы салфеткой. - Историю знать надобно. Саидабдуллу с семейством отправили на Украину.

- Вот тебе и раз! - удивился Борька. - На излечение, что ли?

- На исправление, - усмехнулся Сандро Зурабович. - На перевоспитание, если угодно.

Он пригладил указательным и большим пальцами подстриженные щеточкой седые усы и ласково взглянул на Рудакова.

- Произнесите тост, Андрей.

- Я? - растерялся Рудаков.

- Ты-ты, - заверил Борька.

- Ну что ж, - Андрей помолчал, собираясь с мыслями, но ничего путного на ум не приходило. - Давайте выпьем за людей.

- Смотря за каких! - запротестовал Борька.

- За всех. За веселых и грустных, за злых и добрых, за сильных и слабых. Просто за людей.

- И за то, чтобы они становились лучше, - докончил Метревели. - Отличный тост.

...Разошлись далеко за полночь. Борька тотчас завалился спать, а Андрей вышел на балкон и долго стоял в темноте, жадно вдыхая резкий осенний воздух, напоенный запахами моря и опавшей листвы. Далеко, у самого горизонта, плыл пароход искрящийся разноцветными огоньками сгусток жизни в безбрежном океане ночи.

Приезд Борьки Хаитова нарушил размеренный ритм жизни Андрея. Полетели к чертям ежедневные утренние прогулки. По вечерам Борька тащил приятеля то в театр, то в кино, то просто посидеть в ресторане. В пансионат возвращались поздно, но при том Борька еще часа два торчал у Андрея - играли в шахматы или просто болтали о том о сем.

Андрея все это порядком утомляло. Но вместе с тем он был благодарен Хаитову: чем позже уходил он спать, меньше времени оставалось на мучительное ожидание рассвета, который приносил с собой освежающее забытье.

Днем частенько наведывался Метревели. Элегантный, всегда в безупречно отутюженном костюме, он первым долгом настежь распахивал дверь на балкон, категорически отметая все возражения.

- Здесь, батенька, дышать нечем. Опять всю ночь никотином травились?

Борька, если он при этом присутствовал, возмущенно фыркал и поспешно убирался восвояси, а Андрей натягивал вязаный свитер и, виновато улыбаясь, выслушивал нотации и наставления доктора. Были они противоречивы и порою спорны, но всегда неизменно доброжелательны. К тому же слушать Сандро Зурабовича было интересно, и однажды Рудаков спросил как бы невзначай:

- А вам не кажется, что в вас умер писатель?

- Туда ему и дорога! - не моргнув глазом ответил Метревели. - Льщу себя надеждой, что был в свое время неплохим эскулапом. А это, знаете ли, куда более важно.

- Для вас? - поинтересовался Андрей.

- И для окружающих тоже! - резко отпарировал доктор.

Они помолчали. Выше этажом кто-то включил радиоприемник, и негромкая скрипичная мелодия закачалась на невидимых крыльях над золотистыми кронами деревьев, медленно тая в синеве осеннего неба.

- Должно быть, это здорово - всю жизнь делать людям добро, - задумчиво произнес Андрей.

- Это вы о ком? - вскинул кустистые седые брови Метревели.

- О вас.

- Бог ты мой, до чего же вы молоды! - усмехнулся доктор.

- Я не прав?

- Возможно, правы. Но ведь об этом не думаешь ни тогда, ни потом. Просто честно живешь на земле.

- И все?

- А что же еще? - искренне удивился доктор.

Андрей прошелся по комнате, остановился у балконной двери, закурил.

- Счастливый вы человек, доктор. Все у вас просто и ясно.

- А у вас нет?

- А у меня нет.

- Усложняете, голубчик.

Рудаков затянулся сигаретой, стряхнул пепел за барьер. Чайка заложила над парком стремительный серебристо-белый вираж, разочарованно прокричала что-то визгливым старушечьим голосом и опять устремилась к морю. Андрей проводил ее взглядом, усмехнулся.

- Чему вы улыбаетесь? - спросил Метревели.

- Завидую.

- Кому?

- Ну хотя бы вам. Даже чайке. Все знают, что им надо, зачем живут. Возьмите ту же чайку: прилетела, не понравилось, улетела обратно...

- Вы очень скучаете по дому?