Райдо Витич - Испытание на зрелость

Удивительно — как у нее все складывалось и почему не появлялось других вариантов?

Она боялась, что до конца жизни останется здесь и в то же время боялась, что нас найдут, заберут, и ей придется смотреть в глаза родственникам погибших, пересказывать представителям компании произошедшее, облекая весь пережитый кошмар в слова, и тем делая его реальным. Объясняться с Советом, ходить по инстанциям, рассказывая о катастрофе вновь и вновь, и в конце концов оказаться крайней, как единственно выжившей. Остаться с ней то ли живой, то ли мертвой.

Я не понимал ее. Ее страхи были недосягаемы для меня, как родная планета, родной клан. Он был, он имел место быть, но существовал в памяти и воображении параллельно мне, не соприкасаясь и словно становился мифом — то ли явью, то ли былью. Однако печалиться из-за этого мне казалось мягко говоря странным.

На коре молодого деревца возле нашего приюта было уже пять зарубок — столько ночей мы провели на Х-7, но ничего не менялось. Эва сторонилась меня, была угрюма и поглощена своими безрадостными мыслями, сидела обняв колени у входа в скорлупу, или лежала в ней, глядя перед собой пустыми глазами. И… мужественно поворачивала время вспять, спасала погибших, возвращалась домой не побывав на Х-7, не отведав ее плоды, не засыпая убаюканной ее тишиной, не видя ее неба, не чуя прохладу и сладость ее воздуха.

Она жила за гранью планеты, на которой находилась, а я не мешал. Только возникала мысль, что вряд ли Эва бы выжила, не окажись я рядом. Плоды, что я ей приносил, женщина воспринимала, как нечто само собой разумеющееся, и не понимала, что они не падают ей в руки сами по себе, как ракушка юной улитки не наполняется водой сама собой, чтобы утолить жажду человека.

Мне не составляло труда кормить и поить Эву, не надоедало, и не причиняло хлопот, но я понимал, что так продолжаться дальше не может, потому что пора женщине очнуться. И в этом забота играла отрицательную роль.

Я затачивал ножом острие, превращая ствол деревца в пику, готовясь уйти на пару дней. Просторы планеты звали меня и пришло время мне познакомиться с ними. Как и им со мной. А Эверли прийти в себя.

Голод, жажда и одиночество сделают свое дело, заставят женщину очнуться, а ее организм вспомнит о самосохранении. И это произойдет без меня.

Мои легкие шаги в сторону мыса, не потревожили ее. Женщина осталась у меня за спиной, как вчерашний день, но даже не заметила того. А я просто вычеркнул мысль о ней, как ненужное. В пути лишний груз может быть в тягость.

Открытое поле застланное густой, шелковистой травой вело меня вверх. Стебли гудели, пригибаясь под ветром к моим ногам и вызывали невольную улыбку. Я ликовал, впитывая запахи и звуки этого мира, прекрасного и необъятного, принявшего меня, как эта трава.

Что я могу ему дать?

Я стоял на склоне у обрыва и смотрел на грозные облака ползущие с горизонта, вырастающие из воды, почти серой в наступающем ненастье. Куда не оглянись — буйство красок и величие гармонии. Даже в серости своей, в преддверии первобытного, инстинктивного налета в жажде обладания и разрушения, мир этот был глубок и очарователен.

Трава гнулась под порывами ветра, волнами уходила в сторону леса, как волны бились с тугой надсадой о берег, вылизывая каменистый выступ, то ли пытаясь добраться до травы, что отражала их, то ли до меня, еще незнакомого и непонятного. Мы знакомились друг с другом и каждый показывал свои возможности.

Я просто стоял, подставляя лицо ветру, и щурил глаза на бушующие внизу воды. Я видел их мощь и принимал, а они в ответ уже не пытались добраться до меня, а ложились у ног, как трава.

— Аааа!!! — крик в небо, и он слился с грохотом грома с небес, принимая меня как собственное отражение, часть себя. Молния, сверкнув, ослепила на миг и бурлящая масса облаков затянула небо от горизонта до горизонта, низверглась вниз водным потоком, наполняя тот, что бился внизу. Они сливались, сливаясь со мной и это было пиком блаженства и совершенства. Огонь и вода, искушенность с неискушенностью, гнев и радость — во всей красе своей чистоты устроили праздник и приняли меня в свой круг.

Моя душа смеялась в ответ на пляску тяжелых капель, на гром и фейерверк молний, на ораторию бушующих волн и ликующий стон земли, что поили, как дитя мать — с ладоней.

Я почти забыл, как смеяться, почти забыл, как улыбаться. Не было повода. Но тут… это беспрецедентное действо, этот театр стихий не мог оставить меня равнодушным и встряхнул, как встряхивал почву под ногами, как сотрясал небо и будоражил листву. Ливень гудел под литавры молнии и грома, а я пил их свободу и мощь, и не знал блюда более сладостного, более восхитительного и волнующего.