Андрей Чертков - Миры Стругацких - Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

— Антон далеко, на побережье. Других людей в Арканаре сейчас нет. Усыпляющий газ…

— Не пойдет, — покачал лохматой головой Раух. — Слишком очевидное вмешательство. Вы изучали личность Бурда — сколько он продержится?

— Недолго. Ночь. Может быть, две ночи. — Глеб снова вздохнул.

— Казнь будет публичной?

— Да.

Тогда еще есть шанс. Готовьте операцию. Группу возглавите лично вы.

Глеб повернулся на каблуках и с прямой спиной вышел из центрального отсека Базы.

Крысы внизу сидели и ждали, поблескивая в темноте красными глазками. Бурд сощурился. Ему показалось, что он летит над ночной землей и видит внизу огоньки родной деревни Недоедки, совсем недавно переименованной в Райские Кущи, она лежала в глубокой долине, окруженной холмами. Там, на склоне одного из них, много лет назад он нашел вход в пещеру. За столетия вода и ветер нанесли в каменную дыру клин земли, на котором проросла трава. Однако света ей не хватало, и побеги стояли бледные, как в погребе. Бурд назвал пещеру Хилыми Ростками. День за днем он убегал из покосившейся родительской хижины и со смоляным фитилем изучал темную нору. Вечерние побои отца и слезы матери казались малой бедой в сравнении с волнующим чувством обладания таким богатством, как собственная пещера. Это был новый мир, принадлежащий только ему.

В глубине обнаружился обширный грот со зловонным озерцом посредине. Зеленоватая вода побулькивала, и над ней стлался туман. Каменные стены блестели серебристыми натеками. Здесь было спокойно, и маленький Бурд чувствовал себя в безопасности.

Когда он впервые увидел на влажных стенах странные тени? Память не сохранила того дня. Зато он хорошо запомнил, как понял, что это его тени, неизвестным образом запечатленные на стенах пещеры. И был страх. И был восторг. Бурд Кривые Зубы — чародей! От этих мыслей в груди все сладко сжималось, и перед зажмуренными глазами проносились удивительные образы будущего могущества, которое он получит с помощью пещерного колдовства.

Умение держать язык за зубами и упорство помогли ему сохранить все в тайне. Со временем Бурд установил связь между яркостью пламени и четкостью тени на стене. Однажды, натаскав хвороста, он разжег на берегу озерца большой костер — и замер, пораженный. На мокром гладком камне проступила не просто тень — на Бурда испуганно глядел он сам, четырнадцатилетний подросток со всклокоченными волосами.

Под потолком камеры сухо щелкнул деревянный диск, возвращая его к реальности, и очередная горошина упала на голую спину подвешенного в станке человека. Бурд закричал. Первый мешок еще не закончился, а он уже ощущал вместо крестца огромный нарыв, отзывавшийся адской болью на каждое падение сухой горошины. Крысы внизу обрадованно запищали и устроили на гнилой соломе шумную возню.

«Если так пойдет дальше, — мысли летели темными обрывками, как гнилые листья в весеннем ручье, — очень скоро моя спина переломится, и я умру. Не будет ничего — ни вожделенного дома на улице Серебряных Стремян, ни общей постели с дочкой бондаря Биной, ни золотых монет в выдолбленной ножке тяжелого кресла. Ни-че-го…»

Колесо снова щелкнуло. Бурд сжал пальцы так, что обломанные ногти до крови впились в грязные ладони. Но ожидаемой боли не случилось. Вместо нее с ржавым грохотом распахнулась дверь. Крысы бросились по углам, и в камеру вошел уже знакомый тучный монах-дознаватель.

Маленькие глазки с живым любопытством оглядели растянутого в станке Бурда.

— Преступное упорство твое вызвало праведный гнев самого дона Рэбы, министра охраны короны его величества. — Монах зевнул. — По его распоряжению я прибыл сюда в последний раз задать тебе, Бурд Кривые Зубы, зовущийся еще Оживляющий Тени, вопрос: ты готов поделиться секретом своего мастерства? Не торопись отвечать, учти, что в случае твоего отказа…

— Я знаю, знаю!.. — Бурд дернулся в оковах. — Я согласен! Но…

Монах иронично поднял маленькую бровь:

— Но у тебя есть условия, не так ли?

— Да… То есть нет, не условия… — простонал Бурд. — Просто я хочу сразу сказать — без меня машина работать не будет и тени не оживут.

Толстяк понимающе улыбнулся, и неожиданно зычным голосом монах гаркнул в темноту за дверью камеры:

— Эй, там! Снимите его!

Глеб сидел в канаве за пыльным придорожным кустом, то и дело вытирая потеющие ладони о засаленные штаны из чертовой кожи. Конечно, можно было проглотить таблетку стаба, и волнение тут же ушло бы, но ему почему-то было стыдно пользоваться препаратами из полевой аптечки.