Тээт Каллас - Звенит, поет

И еще — «абсолютная гарантия», она просто не могла исчезнуть. На то она и «абсолютная гарантия». Этого Крути, человек сведующий, не знал. Больше ни у кого, вспомнил я, такого камешка не было. Возможно, именно поэтому меня иногда называли мастером?

О-о-ох!

Так-так-так.

Да, кажется, я действительно стал в последнее время равнодушен к своей работе, стал рассеянным, поверхностным, ленивым.

Да, будучи продуктом своего времени, я постеснялся сказать Фатьме: «Я тебя люблю».

Да, я стал немного тщеславным. Я ничего не имел против того, чтобы время от времени, включив радио, услышать в какой-нибудь молодежной передаче собственный сдержанный голос, я ничего не имел против того, чтобы кто-нибудь из знакомых, обратив внимание на мой мировой джемпер или куртку, нашел их модными.

И еще одно неприятное обстоятельство я вспомнил: Крути. Терпеть не могу слова «борьба». Терпеть не могу, когда говорят или пишут, что жизнь — это борьба. В мирных условиях оно звучит как преувеличение и даже как-то режет слух. Но я понимал, что мне предстояла самая настоящая борьба с круглолицым типом, который подло и коварно воспользовался беспомощным положением другого человека, другого волшебника… Ах вот, значит, как это проворачивают — когда у человека голова разламывается и он ни о чем не может думать и ничего не помнит, то ему говорят: во всем виноват… И так далее. Ох, от своего молчания я дошел до белого каления.

И я сказал очень тихо, очень деликатно и очень убедительно:

— Дорогой Калев, остановите, пожалуйста, машину. Мне надо выйти.

Меня поняли… ну, в Определенном смысле. Калев вопросительно взглянул на супругу, та кивнула, и «Волга» съехала на щебенку обочины.

— Нет, нет, — сказал я. Я решил быть так честен, как только возможно. — Я должен вернуться обратно. Только что вспомнил.

— Что вы говорите? — изумилась Вальве, — Но послушайте, товарищ Неэм… Кааро, вы сами-то понимаете, что говорите?

— Прекрасно понимаю, — ответил я слегка дрожащим голосом. — Я, наверное, похож на полоумного. Но что делать — я только что вспомнил, что потерял где-то там, ну, где вы меня подобрали, кое-что очень важное… Ну, кое-что, без чего я не смогу… делать свою работу. Образчики… горной породы. В коробочке. Понимаете? Я должен вернуться обратно.

— Что с вами? — шепотом спросила Вальве после долгого молчания.

Словно сквозь сито, сонно сеялся на стекло спокойный дождик. Двигался дуэт «дворников», деловито проводя дуги, похожие на полукруги прокоса. Жик-вжик. Мои прокосы там, в юго-западной Эстонии, должно быть, сейчас мокрые. Жик-вжик. Молча смотрели на меня токарь Калев, его теща, его смирные ребятишки, смотрела его жена, закройщица Вальве. В машине было так тепло и так славно пахло резиновыми игрушками. Жик-вжик, прокосы дождя на ветровом стекле. К моим глазам поднесли надутого резинового жирафа. Грустный дядя, посмотри, это жираф.

— Слезе пьянчуги грош цена, — сказал я, вытащил носовой платок и громко высморкался.

В конце концов я все-таки подхватил насморк.

Когда все было позади и время уже приближалось к десяти часам, дождь, наконец, начал выдыхаться, накрапывать перестало, и вдалеке над морем, за кустами и перелеском, послышались крики чаек, а на небе сквозь лиловато-серую дымку проступили блекло-розовые и блекло-оранжевые полосы закатного света, я снова сидел возле той самой автобусной остановки, где днем, отчаявшись, махал рукой владельцам машин и водителям автобусов с поджатыми губами. Позади меня были две двери — обитая крест-накрест железными полосами, замкнутая большой щеколдой дверь магазина и запертая на внутренний замок дверь отделения связи — да еще неровный двор, посыпанный битым кирпичом; я, безумно усталый, сидел на своей дорожной клетчатой сумке. Сидел, можно сказать, полностью предоставленный самому себе и не спеша допивал последнюю бутылку лимонада.

Шоссе было по-вечернему пустынно. Вечер понедельника где-то под Пярну. Меня охватило ощущение, что все это уже было, да, точно так же, причем не единожды — далекие крики чаек, вечерний свет, вечернее благоухание омытой дождем зелени, и то, что июнь кончается, и то, что я в полном одиночестве и предоставлен самому себе, и состояние неясного ожидания. Это ощущение было вроде некой спирали — параллельный виток, только и не мог определить, суживается эта спираль или, наоборот, расширяется.

Допивал лимонад. Физически чувствовал себя в общем неплохо, если не считать огромной честной усталости.