Тээт Каллас - Звенит, поет

Грызя ноготь большого пальца, я долго разглядывал этот шедевр беспомощности.

Ах, бедный доморощенный маэстро, — тут меня бес попутал.

Вытащив из-под подушки жестяную коробочку, я вынул из нее синеватый камешек, зажал его в правой руке, сосредоточился, потом энергично щелкнул пальцами, и в тот же миг полотно изменилось до неузнаваемости. Теперь на нем была великолепная картина в лиловых, мрачно-синих и серовато-коричневых тонах, которая сделала бы честь даже Сальвадору Дали. По мокрому лиловому шоссе трусил до натурализма реалистический племенной бык с кольцом в носу, а на спине быка беспомощно трясся самосвал, из щелей кузова которого сыпалось нечто похожее на крупную соль. Правую часть картины занимал сплющенный глобус, на котором восседал облаченный в старомодный коричневый костюм сам доморощенный маэстро. На его ондатровой мордочке было хитроватое выражение, в вытянутой руке он держал кофейник. Я прищурился — вроде бы чего-то не хватало. Ага, вот что здесь нужно. Внизу картины появились выведенные детским почерком слова: «Набросал это за одну ночь — natьrlich. Июнь 196… К. Рохувальд».

Я закрыл мольберт покрывалом и стал пристально смотреть на стену. Довольно быстро на пустом месте возник морской пейзаж и вместо одного карандашного рисунка — маленькое абстрактное произведение: несколько редких косых черточек желтого цвета на сером фоне.

Стремясь разглядеть шедевр поближе, я смахнул со стула свою одежду. Повернулся обратно, наклонился, чтобы подобрать ее, сгорая от нетерпения в приступе озорной предприимчивости.

И вдруг постучали в дверь.

Я замер. Сердце мое забилось. Быстро-быстро.

«Все-таки, все-таки», — подумал я. Ох, Фатьма!

Стук повторился.

Я сглотнул, сделал глубокий вдох и крикнул, призывая себя к спокойствию:

— Да, войдите!

Затем сделал два быстрых шага к двери. Когда она распахнулась, я был посредине комнаты.

На пороге стояла Марге.

Челюсть у меня медленно отваливалась. Не в силах сдвинуться с места, я остолбенел посредине ателье. И вполне мог сойти за скульптуру, созданную, разносторонним дилетантом К. Рохувальдом.

Марге тоже стояла неподвижно.

Наконец я сообразил, что одет довольно скудно. Бросившись к раскладушке, натянул до пояса одеяло, прищурился, раза два кашлянул и постарался придать своему лицу «английское выражение» — то есть попытался создать впечатление, что все о'кей. Произнес абсолютно спокойно и учтиво:

— Здравствуй, Марге.

— Мастер! — Словно только теперь узнав меня, девушка закрыла за собой дверь.

Затем она опустилась на стул.

Я уставился на голые пальцы своих ног, которые выглядывали из-под одеяла вертлявой бесстыжей розовой ватагой.

Спустя некоторое время я взглянул на Марге.

Лицо ее в рамке спутанных темно-каштановых волос было бледно. Из-под зеленоватого плаща-болоньи виднелся темно-серый костюм. Я почему-то был уверен, что это не платье и не просто юбка, а самый лучший наряд Марге — костюм. Она была в чулках, в туфлях на невысоком каблуке. К груди Марге прижимала маленькую бежевую сумочку.

Как она сюда попала?

Сердце мое сжалось, наполнилось страхом и болью,

— Долгих лет, доброго… — начала Марге.

— Не нужно, — пробормотал я, разжал крепко сжатую правую ладонь и положил нагревшийся камешек в жестяную коробочку, которая лежала возле меня на одеяле. При этом что-то получилось не совсем удачно, так как краем глаза я заметил, что на литографский станок Рохувальда свалилась увесистая пачка бумаги. Наверно, это были какие-то… печатные оттиски.

— Что случилось, Марге?

Она открыла сумочку, вытащила сложенный вчетверо лист бумаги и молча протянула мне.

Очень, очень неохотно я расправил листок. Та же самая Голубоватая бумага. Те же самые разнокалиберные буквы.

«МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК! ВАМ СЛЕДОВАЛО БЫ ПОИНТЕРЕСОВАТЬСЯ, С КЕМ ВАША ПОДРУГА МАРГЕ СОВЕРШИЛА СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ДАЛЕКУЮ ПРОГУЛКУ НА ЛОДКЕ И ПЕШКОМ. НЕИЗВЕСТНЫЙ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».

— Вот мерзость, — воскликнул я. — Это же чушь какая-то!

Листок упал на пол. Я смотрел. И было на что: текст быстро светлел, пока не исчез совсем. Остались лишь слова: «Неизвестный доброжелатель». И вдруг к ним прибавилось еще одно, начертанное четким мужским почерком: «Фантомас». Холодная дрожь пробежала по моей спине. Невольно я взглянул в широкое темнеющее окно.

Когда снова посмотрел на пол, от листка не осталось и следа.

— Куда делось письмо? — спросила Марге, глядя вниз.