Стивен Барнс - Плоть и серебро

Сцилла сидела одна в камбузе, чувствуя себя так, будто ее ввергли в Чистилище. Ее подопечный впал в ступор и не отвечал. Таким он был уже два последних дня — молчал и вонял алкоголем.

Все же она не решалась ослабить бдительность. Неколебимость — одно из определяющих свойств ангела. Два дня в обществе этого пьяного и безмолвного слизняка при постоянной готовности к действию, которого не требовалось, довели ее до крайнего раздражения.

Полет с Ананке в старом разбитом рудовозе занял десять дней, но это куда более быстрое возвращение казалось намного дольше. И все из-за него .

Сначала она пришла к выводу, что этот Марши внутри мертв. Люди, чей дух сломан, на Ананке встречались часто; не у каждого хватало веры и внутренней силы, чтобы идти по крутому трудному пути к совершенству. Его загадочные и иногда саркастические комментарии были всего лишь эхом того, чем он был когда-то, — как призрачные данные от стертой программы. Она определила его как всего лишь пустую оболочку. Любой отклик на стук — всего лишь эхо.

Но вечером второго дня это мнение пришлось вынужденно пересмотреть.

Он лежал в койке, читая, слушая музыку, и постоянно, как всегда, пил. В то время как любой другой в ужасе смотрел бы на нее, ни на краткий миг не забывая, что находится в присутствии ангела, он, казалось, совсем о ней забыл. Это было неправильно, противоречило всему, что ей было известно. Это ее терзало, но пока он не пытается восстать против ее власти над ним, она мало что могла сделать.

Скука заставляла ее расхаживать по палубе единственного помещения корабля. Дома на Ананке всегда было, что делать. Служить Брату Кулаку. Охранять стадо. Надзирать за рабочими. Преследовать кощунство. Здесь она была лишена любой работы или отвлечения.

Беспокойный взгляд ее упал на шкафчик наверху, который она не помнила по обыску корабля в поисках оружия. Поэтому она отомкнула дверцу, чтобы проверить.

Там, внутри, тщательно закрепленная универсальными держателями, стояла обожженная глиняная скульптура. Освободив ее от зажимов, Сцилла сняла ее, чтобы посмотреть получше.

У Брата Кулака были такие предметы. Симпатичные вещицы, некоторые из них наполненные странным чем-то, что она умела чувствовать, но не умела до конца понять.

Этот предмет был красиво сделан и излучал грубую силу эмоций, которая застала ее врасплох. Резкие черты ее лица стали мягче, пока она смотрела на предмет у себя в руках в растущем удивлении.

Предмет изображал двух людей, которые начали делать что-то вместе. Но мужчина отступил в сторону, печально глядя вверх на то, что они начали и не закончат никогда. В руках, которые обрывались сразу ниже локтей, он держал ребенка. Недостающие руки лежали у его ног. Ребенка и обрубки рук он поднимал вверх к своей работе с выражением, которое она хорошо знала, — с мольбой.

Женщина была высокая и тонкая. Она скорчилась на земле подле него посреди разбросанных инструментов. Лицо ее было полно такого стыда, потери и ярости, что Сцилле было неспокойно на него смотреть. Женщина отвернулась и от мужчины, и от работы, которую они вместе начали.

А то, что они делали, — это были двое обнявшихся людей. Хотя они были вылеплены грубо и неполно, Сцилла увидела, что у мужчины было лицо Марши. А держал он ту женщину, которая сидела на земле.

Она нахмурилась, вместе с незнакомыми эмоциями, вызванными скульптурой, поднялось беспокойство. Что-то в этой глиняной вещи притягивало ее, и это же что-то отталкивало. Она порождала какую-то подспудную тоску, которой Сцилла не могла бы определить. Невольно возник вопрос: что ее пленник делает в этой скульптуре и почему ее прячет? Она позвала его по имени, повернувшись к нему.

Когда он увидел ее и то, что у нее в руках, лицо его страшно и бескровно побелело. Он издал придушенный мучительный то ли всхлип, то ли рычание и бросился на нее, скрючив серебряные пальцы.

Нетрезвость его подвела. Когда ноги его коснулись палубы, он споткнулся и рухнул на колени.

Сцилла уже собралась, чтобы его отбросить, ангельская реакция замедлила время, и оно медленно ползло, пока она ждала, что он встанет и набросится на нее. Сциллу охватило предвкушение, горячее и радостное. Наконец-то возможность занять подобающее ей место, а ему показать его место!

Не судьба. Он остался там, где упал, скорчившись жалкой грудой. Потом начал рыдать, умоляя ее не ломать то, что было у нее в руках. И повторял одно и то же имя: Элла .