Жюль Верн - Гектор Сервадак

В самом деле, на спасение шкуны не оставалось больше никакой надежды. В огромной отвесной стене не было видно ни единой бухты или залива, где мог бы укрыться терпящий бедствие корабль. «Добрыню» спасло бы только одно: если бы ветер вдруг переменился и вынес судно в открытое море или, как сказал лейтенант Прокофьев, бог совершил бы чудо и берега расступились, открыв проход.

Но ветер не менял направления.

Вскоре шкуну отделяло от берега не больше мили. Необъятная круча мало-помалу возрастала, надвигалась все ближе; казалось, еще немного — и она раздавит шкуну. Через несколько минут «Добрыня» находился от земли всего в трех кабельтовых. Не было на борту человека, который не считал бы, что пришел его последний час.

— Прощайте, граф, — сказал капитан Сервадак.

— На все воля божья, капитан, — ответил граф, указывая на небо.

В эту минуту «Добрыню», поднятого волной чудовищной высоты, несло прямо на кручу.

Вдруг раздался голос:

— Эй, ребята, веселей! Ставь большой фок! Ставь кливер! Право руля!

Это командовал Прокофьев, стоя на носу шкуны. Как ни неожиданно прозвучала его команда, экипаж бросился ее выполнять, а лейтенант, перебежав на корму, перехватил штурвал у рулевого и сам повел судно.

Чего он хотел? Очевидно, врезаться носом прямо в берег.

— Смотри в оба! Приготовиться на шкотах! — снова раздался его голос.

В ответ послышался общий крик — это был крик радости.

Между двумя отвесными, как стена, утесами показалась расщелина шириной футов в сорок. Здесь шкуна сможет укрыться от бури, либо в материке действительно открылся проход. И направляемый Прокофьевым, подгоняемый ветром и волнами «Добрыня» ринулся вперед!.. Вернется ли он обратно?

— Если позволите, я съем вашего слона, — сказал бригадир Мэрфи, решив, наконец, после двухдневных колебаний сделать этот, столь основательно обдуманный ход.

— Позволяю, ибо не могу воспрепятствовать, — ответил майор Олифент, не отрывая глаз от шахматной доски.

Это происходило утром 17 февраля по прежнему земному календарю, и прошел целый день, пока майор Олифент собрался ответить на ход бригадира Мэрфи.

Заметим, между прочим, что партия была начата четыре месяца назад, однако противники успели сделать всего двадцать ходов. Оба принадлежали к школе прославленного Филидора, утверждавшего, что плох тот шахматист, который не умеет играть пешками, ибо они — «душа шахмат». Вот почему каждая пешка в этой партии отдавалась лишь после упорного сопротивления.

Да и вообще бригадир Энейдж Финч Мэрфи и сэр Джон Темпль Олифент ничего не делали наобум и ко всему приступали только по зрелом размышлении.

Судьба свела этих двух достойных офицеров английской армии в пограничном гарнизоне, где они коротали досуг за шахматами. Обоим было лет под сорок; рослые, рыжие, с великолепными холеными бакенбардами, в которых терялись кончики длинных усов, они оба всегда ходили в мундирах, всегда сохраняли невозмутимость, весьма гордились своим британским происхождением и с младенческих лет усвоили презрение ко всему не английскому, полагая, что англосакс вылеплен из особого теста, секрет коего и доныне еще не удается открыть с помощью самого тщательного химического анализа. Пожалуй, оба офицера принадлежали к породе людей-автоматов, но автоматов усовершенствованных, из тех, что превосходно справляются со своими обязанностями, пугая ворон на вверенном их попечению огороде. Такие англичане везде чувствуют себя как дома, даже когда судьба занесет их за тысячи лье от родины; они — прирожденные колонизаторы и наверное обратят в свою колонию Луну, едва только смогут водрузить на ней британский флаг.

Надо заметить, что катастрофа, приведшая к столь поразительным изменениям в некоторых местах земного шара, не возбудила чрезмерного удивления ни в майоре Олифенте, ни в бригадире Мэрфи, этих поистине исключительных представителях рода человеческого. Вместе с одиннадцатью солдатами они были отрезаны от всего мира на аванпосте, который занимали к моменту катастрофы; от огромного утеса, где еще накануне находилась казарма с несколькими сотнями солдат и офицеров, остался крохотный островок, окруженный необъятным морем.