Яна Дубинянская: Козлы

Не всегда.

— Постойте. Что это у вас на колене?

Не знаю, как он успел заметить, оно могло только на полсекунды мелькнуть, никак не дольше! А ещё косит под близорукого… козел старый. А там ничего особенного и не было, только самые основные формулы. Нормальные преподы, кстати, разрешают в открытую ими пользоваться. В триста седьмой они даже над доской висят, — а вторая группа, между прочим, там и сдавала. И это, по-вашему, честно?!

Я собиралась все это ему выложить, можно было и слезу пустить — Олька, разумеется, так бы и сделала. Но я-то не Олька. И, когда я подняла глаза и взглянула ему в морду…

Брылы, как у бульдога, рот безгубой щелью, вдавленный по бокам лысый лоб, а сама лысина прикрыта вязаной шапочкой — в июне!!! — и ещё эти равнодушно-никакие кабаньи глазки за толстыми квадратными очками… Ну да все его знают. Так вот, я взглянула ему в морду и сразу поняла, что «уд» мне все равно не светит, — хоть реви в три ручья, хоть доказывай, хоть умоляй, хоть разденься перед этой образиной.

И я ответила вопросом на вопрос:

— Василий Ильич, а куда это вы смотрите?

Первым захохотал Коробов — он у нас вообще быстрее всех соображает. Громко, басом, — наверное, и в коридоре было слышно. А за ним уже потихоньку захихикали все. Потихоньку — потому что плавали в прикладной математике не лучше меня. Но захихикали, — потому что… надо было видеть в этот момент твердолобовскую физиономию, вы бы поняли.

Он хотел что-то сказать: невидимые губы несколько раз дернулись, — но передумал, а только быстро черкнул по зачетке, захлопнул её, швырнул на край стола и только тут выговорил:

— В деканат за бегунком.

Лысина его в тот момент была бордовая. Та часть, что виднелась из-под шапочки.

А в зачетке оказалась дыра вместо точки после «неуд». На три страницы! Зачем там вообще ставить точку, спрашивается?..

Сначала я решила, что по фиг. Когда вышла из аудитории, народ, как всегда, сгрудился вокруг — узнать, что там было. Я выложила всю историю в лицах и хорошо прикололась вместе с нашими. Даже приподняла юбку и продемонстрировала, за что два, — и пацаны согласились: есть за что. И самое смешное, все ведь знают, что Твердолобый импотент! — а туда же, на коленки пялиться!

— Плюнь, Лизка, — посоветовала Олька. — Главное для женщины — удачно выйти замуж. Пошли в буфет. Бегунок не убежит.

Это она просто так сказала — а получился прикол. Все прям-таки выпали, и Анька Кривенко, шестерка, высунулась из аудитории: «Василий Ильич просит не шуметь!»… Ненавижу!

А потом мы сидели с Олькой в буфете, и она знай себе болтала про свое платье и какая у жениха машина, — а я слушала, хлебала противный столовский кофе, и на душе становилось мерзко. Конечно, главное для женщины… уж точно не прикладная математика, но об этом легко рассуждать, когда у тебя «уд» в зачетке и впереди целое лето со свадьбой впридачу. А я… Если Твердолобый пошлет на осень, батя меня прибьет. И это не шутки, он и в самом деле до сих пор… особенно когда налижется… А если я и осенью не сдам?!.. Нет, о таких страшных вещах лучше не думать. Не думать! Не думать, кому сказала!!!..

Короче, я подорвалась как раз на середине Олькиных самых что ни на есть откровений «между нами, девочками» и поплелась в деканат.

— Твердовский? — Марь-Игоревна поцокала языком и потрогала волосатую бородавку над губой. — Что-то он сегодня разошелся…

Наши все ещё толпились в коридоре, и я узнала, что Твердолобый успел отправить за бегунком шесть человек — не считая меня — и даже Коробову поставил четыре. Никто уже не прикалывался, наоборот, — смотрели на меня исподлобья и на вопросы отвечали не больше, чем двумя словами. Как будто это я виновата, что он такой козел.

И стало совсем хреново.

Трель телефонного звонка прошила голову электрическим разрядом — от виска к виску. Боги, яду! — требовал Понтий Пилат. Какого, проклятье, яду…

Василий Ильич потянулся, не вставая, через весь стол и, приподняв трубку, бросил её назад на рычаг. Невыносимая трель оборвалась. Но легче не стало. Голова была словно зажата в тисках, и добросовестный столяр медленно закручивал их потуже. Даже три дня назад, во время последнего приступа, начавшегося ещё на экзамене, доцент Твердовский не чувствовал себя так плохо…

Хлопнула дверь, отозвавшись в мозгу глухим ударом. На кафедру вбежала ассистентка Милочка — визгливое, вульгарное юное существо, по-летнему облаченное в коротенькое платьице на бретельках. Головная боль на секунду затаилась в предвкушении нового шквала, подкрепленного свежими силами извне. Доцент съежился, втупившись невидящим взглядом в конспект. Боги, пусть она помолчит!.. Боги, яду…