Евгений Эдин: Вирус Пельдмана

— Это все уже было... сюжеты Борхеса, — сказал я.

— Знаю, дорогой, знаю. — Пельдман, поставив брови домиком, допил свой бокал. Посмотрел на дно, повертел, поставил на стол. — Абсолютно все было, нечего и спорить. Вот поэтому, Леонид, моя цель — молодая кровь. Полная замена застоявшегося киселя, борьба с холестериновыми бляшками, которые убили литературу.

Он откинулся в кресле и сжал губы. Тонкие, жестокие губы Великого Инквизитора.

— Вы умный человек, — сказал я, пожав плечами. — Поэтому даже странно от вас такое слышать. Язык изменяется. Исторические реалии изменяются. Я разлил бутылку и отправил ее под стол, заменив новой.

Штопор. Никак не привыкну, что к этим старым винам нужен штопор.

Я отправился на кухню, слыша в спину:

— Язык не изменился, простите, с 20-го века! Меняются конструкции, жаргон... Закон Старджона даже изменяется. И тот — в сторону дерьма!

Взял не электрическую открывашку, а старый, купленный в антикварном штопор и пошел назад, слыша возвращающееся крещендо труб Страшного суда:

— ...изобретаете интонации, каких в природе нет по причине их уродливости и никчемности! А исторические реалии... не вижу, чем они принципиально отличаются от реалий прошлого. Та же диктатура, тот же железный занавес, охота на ведьм...

— При любой системе рождались замечательные вещи. А иногда благодаря ей. — Пробка вышла с приятным хлопком. — Да и моя премия — чем не признак хотя бы относительно замечательной вещи? Пейте.

— О том, как присуждается премия, попозже...— Пельдман неприятно улыбнулся. — Сначала вот что: согласен, платиновый век для творчества — эпоха любой диктатуры! Но сейчас у нас есть Библиотекарь. А это в корне меняет дело. Вы имеете представление о Библиотекаре?

За окном прогудело какое-то чудовище. Эти окна давно пора менять, совсем утратили герметичность. Сразу же после кухонного комплекса и займусь.

— Как и все, самое общее, — сказал я, удобно усаживаясь. — Машина определения таланта. Что-то вроде мензуры зоили, кажется.

— Таланта? Нет, до такого еще не додумались... Суть этой программы - просто выявление всевозможных текстовых аналогий. В принципе. Она разбивает каждое предложение, находит аналогии с классиками, писателями прошлого. Исследует семантику, семиотику, тему, рему... И видит, что это предложение, например, повторяет Бабеля в четвертой главе «Конармии». Это — Кафку в «Процессе». А вот эту связку использовал еще великий Набоков! Понимаете? Вот вы, Леонид, на три процента Пруст, на пять Стриндберг, дальше не помню, всего сорок с чем-то имен...

Известие о процентном содержании в моем бесценном, уникальном мозге сорока зубастых, вполне самостоятельных сущностей подействовало неприятно.

— Раньше Библиотекарь был просто помощником, подспорьем, я лично вычитывал каждый присланный текст, вносил дополнительные надстройки... Поэтому знаю, что Библиотекаря невозможно разрушить. Хотя можно разрушить то, с чем он работает. Весь фонд литературы прошлого, с которым он работает.

Пельдман в несколько чудовищных глотков уничтожил бокал раритетного вина. У меня даже засвистело в ушах от такой профессиональной работы. Может быть, с опытом, к семидесяти я смогу приблизиться к такому... особенно когда буду пить за чужой счет.

— Но ведь этот фонд — это тысячи авторов, сотни тысяч работ. .. Не может же быть, что фонд — единственное хранилище?

— Абсолютно единственное. — Голова-одуванчик на тонкой шее дернулась вниз. — До переворота у Михо была идея фикс — понятия «образованность» и «народ» не должны соседствовать. Отсюда крестовые походы на книги... даже на читателей в отдельно взятой... взятом... но это уже гос. тайны... И поэтому в макросети он оставил только один огромный закрытый каталог. А после переворота у Михо, конечно, уже не осталось никаких идей.

— Но проект сто лет в обед как заморожен.

— Именно, что заморожен. Ни туда-а... ни сюда-а! До сих пор — один единственный каталог в макросети... И то доступный далеко не всем. Даже мне, бывшему... тоже нет, а! Подумать... Но ты-то доступ получил, верно? — он подмигнул.

У каждого высоко воспарившего писателя — обязательно Лауреата премии — появляется специальный код доступа к некоторым засекреченным фондам литературы. Потому что только признанный Конгрессом автор имеет право узнать, что же такое собственно литературные памятники. И теперь, когда у меня появилась такая возможность, — взять и уничтожить ее?

И — заново(!) — написать «Гамлета», «Над пропастью», «Каренину»?..