Филип Дик - Наркотик времени

— Можно мне зайти на минуту, мисс Гарабальди? — спросил Эрик.

— Гарабальди это мое старое имя, — сказала девушка. — Мое имя, под которым я выступаю в телевизионных программах — Гарри. Патриция Гарри.

— Впустите меня, — сказал Эрик, — Прошу вас.

Дверь загудела; он толкнул ее и очутился в фойе. Когда Эрик поднялся на лифте на пятнадцатый этаж и был у ее двери, готовый постучать, он обнаружил, что дверь приоткрыта.

Патриция Гарри, в цветастом переднике и с заплетенными в две косы темными волосами, встретила его улыбкой. У нее было тонкое лицо, сужающееся к подбородку, безупречной формы и темные настолько, что казались черными, губы. У нее были правильные черты лица, очерченные с такой точностью” что могли служить образцом симметрии и соразмерности. Он понял, почему она попала на телевидение; лицо, наподобие этого, освещенное пусть даже имитацией восхищения пивным праздником на Калифорнийском побережье, способно было пробрать любого зрителя. Она не была просто красива — она была уникальна. Когда Эрик смотрел на псе, у него появилась уверенность, что ее ждет впереди головокружительная карьера, если не помещает война.

— Привет, — весело сказала она, — кто вы?

— Эрик Свитсент. Я из медицинского персонала Секретаря. “Или был в нем, — подумал он, — до сегодняшнего дня”. Можем мы выпить кофе и немкою поговорить? Для меня это очень важно.

— Какой странный визит, — сказала Патриция Гарри. — Но почему бы и нет? — Она круто развернулась, при этом ее длинная мексиканская юбка всколыхнулась, и пошла через прихожую на кухню; Эрик последовал за ней. — Вода уже почти закипела. Зачем Молинари просил вас зайти? Какая-нибудь особенная причина? Возможно ли, чтобы подобная девушка не сознавала, насколько важную причину для визита составляет она сама?

— Видите ли, я живу здесь, в Калифорнии, В Сан-Диего. — Он подумал: “И полагаю, что работаю теперь тоже здесь, в Тиуане. Опять”. Я хирург по пересадке искусственных органов, мисс Гарри. Или Пэт. Можно называть вас Пэт? — Он сел за стол, облокотившись локтями сцепленных рук на его грубую неровную поверхность.

— Если вы хирург по пересадке, — сказала Патриция Гарри, доставая из буфета чашки, — то почему вы не на военном спутнике или не в госпитале?

Он почувствовал, что земля уходит у негр из под ног.

— Я не знаю.

— Сейчас, знаете, идет война, — Стоя к нему спиной, она добавила: — Парня, с которым я была, искалечило, когда риги разбомбили его крейсер. Он сейчас в госпитале на базе.

— Я ничего не могу сказать, кроме того, что вы указали, возможно, на самое слабое звено в моей жизни. На то, почему она не имеет того смысла который ей следовало бы иметь.

— И кого же вы в этом вините? Всех, кроме себя?

— Временами мне кажется, — сказал Эрик, — что поддержание жизни Джино Молинари тоже вносит определенный вклад в наши военные усилия. — Но, в конце концов, он начал этим заниматься совсем недавно и только благодаря усилиям Вирджила Акермана, а отнюдь не своим.

— Мне просто любопытно, — сказала Патриция. — Мне казалось естественным, что хороший хирург должен стремиться на фронт, где для него есть настоящая работа. — Она разлила кофе в две пластиковые чашки.

— Да, вам должно так казаться, — сказал он, чувствуя, насколько безнадежной была его попытка. Ей девятнадцать лет, почти в два раза меньше, чем ему, а она лучше понимает, что правильно и что следует делать. Обладая таким свойством, она сама устроит свою жизнь и карьеру, она не нуждается в посторонней помощи. — Вы хотите, чтобы я ушел? — спросил он. — Если да, то просто скажите прямо, и я уйду,

— Вы только пришли; конечно я не хочу, чтобы вы уходили. Мистер Молинари не прислал бы вас ко мне, если бы у него не было для этого веских оснований. — Она критически его осмотрела, усаживаясь напротив, — Я двоюродная сестра Мэри Райнеке, вам это известно?

— Да, — он кивнул. — “И у тебя тоже сильный характер”, — подумал он, — Пэт, — обратился он к ней, — поверьте, что я сделал сегодня нечто такое, что имеет значение для всех нас, хотя ото и не связано с медициной. Можете вы этому поверить? Если да, мы можем продолжить.

— Я поверю всему, что вы скажете, — с беспечностью девятнадцатилетней девушки ответила она.

— Вы видели сегодня вечером по телевизору обращение Молинари?

— Я посмотрела его немного. Очень интересно. Он выглядел настолько больше…

“Больше. Да, — подумал он, — это подходящее слово”.

— Приятно видеть его снова в прежней форме. Но я должна признаться — вся эта декламация, вы понимаете, что я имею в виду, эта его напыщенная манера, горящие глаза — это для меня скучно. Я включила вместо этого проигрыватель. — Она оперлась подбородком на ладонь. — Знаете что? Это надоело мне до смерти.