Михаил Савеличев - Самурай

Я не выдержал, я не железный, мне ведомо и сострадание, и сочувствие, я ценю чужую любовь и дружбу, и всегда готов помочь влюбленным, хотя было на моей памяти это только раз, да и то — очень и очень давно.

Опять ты здесь, спросил я своего молчаливого спутника, и он согласно покивал головой, кряхтя и скрепя суставами присаживаясь рядом, задевая своими лохмотьями, с которых щедрым дождем сыпались блохи и еще какая-то более крупная живность, устраивая поудобнее на песке ужасно разросшиеся ступни ног с гроздьями шишек и мозолей.

Зачем ты ходишь за мной, тебя лишили речи, ты в аду, но почему-то во мне ты видишь какую-то таинственную, странную надежду, хотя такая категория в здешней философии отсутствует напрочь, здесь нужно жить, просто жить, бесконечно, уныло, не понимая и не стремясь понять, смеясь мне в лицо и утверждая, что ты еще жив, что мир скатился до такого дерьма, но ты еще жив, что пусть оно все сгорит, пропадет пропадом, главное — ты жив, хотя ты и мертв.

Это страшное наказание, молча покивал он в ответ, наверное, я достоин его, хотя и не помню почему, промолчал он, я не думаю об этом, и здесь мудрость, умеющий сочтет ее, но мне-то она не к чему, мудрость не требует знаний и подтверждений, она просто внутри меня, ничего не ответил он, и вот поэтому мы с тобой никогда не разговариваем, ибо нет у меня слов оправдания, а прощать не в твоих силах, как не в силах реке захотеть потечь вспять, ничего не говоря, пожал он плечами.

Ты прав, сказал я в ответ на его немоту, в этом ты ошибаешься, сегодня я свободен, мне многое предстоит сделать, мне некогда говорить в твои пустые глаза, и поэтому я постараюсь ответить, ты слеп, потому что у тебя есть глаза, ты непомерно богат здесь, потому что у тебя ничего нет, ты говоришь сверх всякой меры, ибо я вырезал тебе язык, и ты слишком мудр, так как давно сошел с ума.

В этом вся ваша беда, не ведаете вы, что творите, и не видите разницы между светом и тьмой, ты видишь берег и реку, ты ночуешь под мостом, благодаря которому мне уже не нужна лодка, но ты надеешься, что отсюда есть еще выход, ты хитер, старик, слишком хитер, ты придумал себе блистательную гипотезу, что все то, что тебя здесь окружает и есть мир дольний, что блаженны будут нищие духом и обрящут ищущие, но ведь это не так, здесь это не так, отсюда есть пути, но они ведут исключительно вниз, где можно кататься на коньках по ледяному озеру и увидеть чудовищный лик того, чье имя не стоит произносить, но я устал от тебя, ты мне стал интересен, так интересна надоедливая мошка, вьющаяся у лица, которую с раздражением прогоняешь, а она возвращается и зудит, зудит.

Решено, я покажу тебе, что есть настоящее падение, мы выберем того, кто будет достоин столь глубокого падения, у меня великолепная коллекция подобных экземпляров — настоящих жуансо, мне приходиться о них заботиться, кормить, ублажать, но тем интереснее наблюдать за их бродяжничеством по Сведенборгу, или карабканье по замерзшей бороде того, с кем ты увидишься.

Только придется тебя приодеть, вот так, например, что, не хочешь быть шутом, а вот так, и палач тебе не подходит, да, твоя правда — примитивно, а вот так, благообразный старец, нечто среднее между Гэндальфом и Лиром, побольше седины и мудрой тоски в очах, поглубже морщины и шире плечи, крепче руки, которым не привыкать карабкаться по склону жизни, что ж, держись за меня, и запомни — как там у Бони М…

В трапезе наступил небольшой перерыв, все выбрались из-за бесконечного стола, каким-то образом сгрудились на одной стороне, кто-то прошел прямо по нему, кто-то — под ним, так как трава в некоторых местах оказалась настолько примята, что возникли ясно различимые короткие тропинки, словно протоптанные гномиками, начинающиеся в густой траве и в густой траве кончающиеся, подобные же тропинки обозначились и на столе в виде более менее освобожденного от посуды пространства и скопления разноцветных пятен, среди которых особенно выделялись зеленые и красные — от испачканных травой подошв ботинок и пролитого вина.

Официанты раздвигали столики, устанавливали над ними навесы от жаркого солнца, накрывали желтоватыми скатертями и водружали бутылки, корзинки с фруктами и вазы с цветами, чей запах излишне резок и навязчив, что выдавало очередную генетическую подделку, но женщины вились розовыми мотыльками около букетов, невзначай трогая пальцами набухшие пыльцой тычинки, выдергивая по одному цветочку и отработанными движениями опытных токсикоманок подносили их то к одной, то к другой ноздре, бледнея и разрумяниваясь, ошалело поводя глазами и становясь похожими на громадных пчел, до розового цвета перепачканных в медоносной пыльце.