Пол Андреотта - Сладкий вкус огня

- Беги, - повторил я, - ты должен бежать.

В тишине мой голос звучал очень странно. Я надеялся встретить кого-нибудь у ворот - сторожа, крестьянку, кого угодно. Мне просто хотелось задать вопрос и получить на него ответ. Но Господь, дабы испытать меня, сделал это утро совершенно безлюдным. Только далеко в поле кто-то работал на тракторе. И справа высился собор, презиравший преходящие людские страдания. Потом я вспомнил, что в сквере стоит моя машина, и тогда наконец побежал.

Выехав на тополевую аллею, я увидел такое же скопление народа перед домом Бонафу, как и в первый день. Они наблюдали за мной с нескрываемым любопытством, потому что я совершенно не был похож на обычного посетителя. "Острый приступ", - вероятно, решили они. Я прошел прямо к дому и постучал в дверь. Никто не отозвался. Я опять принялся стучать. Сзади что-то сказали на местном диалекте, но я не понял. Наконец дверь открылась, и на пороге появился Бонафу, он был в ярости. Потом он узнал меня.

- Ах, это вы, - сказал он, - заходите.

Целитель был, как обычно, в рубашке без пиджака. В маленькой пыльной прихожей он как будто заколебался. Там в ожидании приема сидели четыре человека, в том числе женщина в черной соломенной шляпке, украшенной искусственными фруктами; трое мужчин держались несколько поодаль. Бонафу огляделся, словно ища, куда бы меня усадить, и не имея смелости заговорить первым. И вдруг где-то на втором этаже раздался неистовый вопль, и его раскаты, казалось, сотрясли весь дом до основания.

- Серж!

Сразу послышался топот бегущих ног. Она прижалась ко мне радостно и страстно. И я опять держал ее в своих объятиях. Это продолжалось около часа. Где-то в глубине моей души из боли, отчаяния, пустоты рождалась новая жизнь. Тепло вновь разлилось по моим жилам.

10

- Все вверх дном, - повторяла она. - Что случилось?

Она ходила из комнаты в комнату, всплескивала руками, словно маленькая школьница, потерявшая свой пенал.

- Во что ты тут играл?

Я медлил с ответом и в конце концов решил пока не говорить правду.

- Мне казалось, что дом стал необитаемым. Я хотел найти какие-то признаки жизни.

Тереза не обратила внимания на мое абсурдное объяснение. Решив, что вечер холодный и нам нужен огонь, она запихала в камин несколько старых досок, добавила немного скомканной бумаги и придавила все это тяжелым бревном. Казалось маловероятным, что подобное сооружение загорится. Однако через минуту пламя взметнулось вверх, как джинн, и дерево весело затрещало. Тереза села, очень довольная собой.

- Я переселилась к дяде. На время. Я иногда так делаю... Что там произошло на кладбище?

Я подробно ей рассказал, как тайно преследовал садовника, как подумал, что он ведет меня к ее могиле, и как Фу набросился на меня со страстью маньяка. Она засмеялась своим ленивым смехом. О, этот смех! Я готов был хоть триста раз умереть ради этого ласкового смеха.

- Не обижайся на него, - сказала Тереза. - Он старый солдат.

Это не повод. Я тоже был солдатом. Даже проиграл войну - и это достаточно хорошая рекомендация. Потом я спросил: "Почему он набросился на меня?"

Из ее рассказа я понял, что когда-то давно - как давно, мне не удалось установить, поскольку у Терезы было довольно слабое чувство времени - Фу был безумно влюблен в ее мать. После аварии - впервые она упомянула аварию - свет навеки померк в его глазах, и он стал каждый день носить свежие цветы на ее могилу.

- Вот почему он выращивает эти ужасные цветы. И старается, чтобы никто не узнал.

Тогда - поскольку маленький Фрейд дремлет в каждом человеке - я ухватился за возможность расспросить Терезу о матери.

- Она была красива?

- Ну...

- Ты ее очень любила?

- Я никого особенно не любила, кроме тебя, - сказала Тереза. Но она упомянула еще одну вещь: у матери была страсть к цветам.

- В этом доме всегда было много цветов. Только мать не могла вынести, когда они увядали. Цветы меняли каждый день, и всегда их не хватало.

Огонь умер с приходом ночи. Тереза умолкла. В темноте она дышала глубже, как растение. Я наклонился и нежно поцеловал ее глаза. Делая это, я испытывал блаженное чувство полной свободы. Где-то далеко были Берни, Ким. Я сам оказался где-то далеко. Она медленно повернула голову медленнее, чем вращались зубчатые колеса в настенных часах, которые висели в прихожей. Эта маленькая королева тишины могла пробыть в таком состоянии лет триста и не проронить не звука.

- Когда ты молчишь, мне страшно.

- Мне тоже страшно, - призналась она и добавила, как будто этот вопрос интересовал ее чисто теоретически: - Почему нам страшно, когда мы вместе?