Михаил Лезинский - Колючая Арктика

— У нее есть муж, Максим. И — дочь.

— Дочь!? Первый раз слышу!

— Вначале дочь жила у родителей Насимы в Казани, а недавно — большая уже девочка! — переехала в Черский. Но, хватит об этом, сам не знаю, что из этого выйдет!.. Однако, Максим, тебе надо было стать врачом, а не писателем! Компрессики прикладываешь к моему сердцу.

— Однако, ты много говоришь, Семен.

— Ага. Значит тебе показалось, что я много говорю? Северный человек и… много, много говорит?.. Ты прав, Максим, я сегодня очень много говорю. Но у меня в оправдание есть две уважительных причины. Две, а не одна!

— Давай первую!

— Кажется, заканчиваю первый роман из задуманной трилогии "Ханидо и Халерха".

— Что ж ты сразу не сказал, — обрадовался Кучаев, — есть оправдание нашему ночному бдению! О чем роман, Семен? Ах, чего это я спрашиваю! Конечно, о Севере!

— Я назвал его "Люди, купцы, шаманы".

— Экзотично.

— Какая уж там экзотика. Это роман о тех временах, когда юкагиры и ламуты, чукчи и якуты в беспросветности, когда будущее их было темным, как долгая полярная ночь, когда народ северный был зол и дик, как песец… Но я не о романе хочу говорить сейчас с тобою, Максим.

— О чем же?.. Напиши я роман, так до потолка бы прыгал от радости! А мыс тобою глушим уж какую ночь коньячную сивуху, а ты говоришь обо всем на свете, но только не о главном! Я же представляю себе, что значит поднять этакую романную глыбу!

— Не о том речь, Максим! Хочу говорить с тобою долго-долго, как южный человек.

— Вторая уважительная причина?

— Да.

Что-то странное было во взгляде Семена Курилова. Впечатление такое, будто в форточку, вместе с морозным ветром, влетела птица-старость и тенью своего крыла накрыла моложавое лицо юкагирского писателя. Прав Семен, арктический год смело можно умножить на два. А то — и на три!

— Давай вторую уважительную!

— Максим! Может такое случится, что первый мой роман окажется и последним.

— Думаешь, не напечатают?

— Думаю, напечатают. Я не в том смысле, в прямом.

— Однако, мы устали, — попытался перевести разговор в шутку Кучаев, но осекся, увидев устремленный на себя взгляд: трезвый, режущий, колючий.

— Я не привык никого обманывать, Максим Леонидович, тем более, себя. Я держусь в жизни на одном самолюбии. Я хочу, чтобы после моего физического ухода навсегда, знали мою биографию. Понятно я говорю? Хорошо ли прочищены твои уши, чтобы услышать то, что я говорю?

Кучаев оторопел: до него еще не дошел глубинный смысл сказанного. Как воспринимать слова юкагирского писателя? Может быть, у северных народностей они имеют второй, потаенный, иносказательный смысл?.. А, может, это так мрачно шутит Семен Курилов. Ответил осторожно, подбирая слова. Так разговаривают с больными.

— Так напиши свою биографию, Семен, сам. Кто лучше тебя это сделает?.. Каждый день по листочку, по одному листочку и через год — биографический роман в триста шестьдесят пять страниц. А если год високосный, то на одну страничку больше. Ты усекаешь мою мысль?

Курилов улыбнулся.

— Доктор, доктор и есть. Но, во-первых, коллега, мне еще рано писать печатные автобиографии — редакторы не так поймут! Во-вторых, я же тебе сказал: "Люди, купцы, шаманы" только первый роман из трех. Мне надо торопиться, Максим, Мне отпущено жизни еще на два романа…

Успокоилась было за ночь метель за окном, а к утру вновь принялась за свою работу, стала раскачивать электрические фонари на столбах и воротах, пробовать крепость рекламных плакатов и крыш, вгонять дымы в печные трубы и пугать людей, подвывая то волком, то, впадающим в транс шаманом…

— Для запева, Максим, я рассказал тебе о своем детстве. Детство — очаровательная пора человечества! Так, по крайней мере, утверждает пишущая наша братия. Но если б мне предложили вновь стать ребенком, начать жизнь сначала, с белого листа, я бы не согласился. Я бы хотел начать отсчет времени с того момента, когда вывел первое слово в своем первом осмысленном рассказе. Но из песни слова не выкинешь, а из жизни — детство… Было и у меня детство…

"Урал" подбирался к перевалу — ощущался подъём. Машина тяжело дышала и, казалось, нехватка в воздухе кислорода отражается и на её железных лёгких.

— Ну, ну, дорогуша, поднатужься…Ну ещё чуть-чуть, миленькая, — Гаранин шептал ласковые слова и разговаривал с машиной, как с живым существом. — Так, так, незабудочка ты моя…

По сторонам дыбились горы Чукотки и высоковольтные пролвода Билибинской атомной электростанции настороженно гудели. Впереди полыхнули сполохи полярного сияния и тотчас исчезли. Луна, будто откушенная с одного бока, зависла над изуродованными литственницами. Всё это выглядело не совсем правдоподобно и напоминало декорации из шиллеровского "Коварства и любви", выполненные в мрачных тонах. Того и гляди, появтся братья-разбойники!