Инна Зинченко - Эдем в подарок

— Ты, по-моему, забыл, что вчера послал меня и не просто послал, а точно указал, в каком направлении мне идти, — напомнила она ехидно.

— А ты, оказывается, злопамятная! — Я обиделся.

— Нет, просто я очень исполнительная, — она хихикнула глупо, — мне сказали «Иди на…», вот я и иду, куда сказали.

Вот уж точно «язык мой — враг мой»! Вот так ляпнешь с дуру, а потом тебе это будут вспоминать до гробовой доски!

— А ты себе хотя бы рыбок аквариумных завёл — хоть кто-то живой в квартире будет, кроме тебя. Нельзя жить так, как ты живёшь!

— Ты думаешь, что, если я подохну, то рыбки смогут выбраться из аквариума и устроят мне пышные похороны? — Спросил я ядовито. — Не, не люблю я эту безмозглую живность.

Надька посмотрела на меня оценивающе, как на залежалый товар и сделала свой вывод, конечно же, не в мою пользу:

— Вы бы друг друга поняли, у вас уровень интеллекта одинаковый, хотя, рыбки они, конечно, немного умнее, но ничего, со временем и ты подтянешься до их уровня.

Потом она деловито вытирала пыль с мебели, рылась в аптечке, пытаясь отыскать чудодейственное средство, способное мгновенно поставить меня на ноги, но ничего нужного, естественно, не нашла. Хмуро заявила:

— У тебя тут такой гадюшник! Скоро здесь будут змеи с крысами ползать. Неужели так трудно убраться в квартире?

От возмущения я даже задохнулся. Это она мне говорит!

— Знаешь, что, — хрипло взорвался я, давясь кашлем, — если ты за полтора года не смогла навести в квартире порядок, то не надо мне сейчас тут нервы мотать!

Странно, но возмущаться она не стала, просто тихо заявила:

— Я не смогла, а ты не захотел, да?

Ну, вот, ничего не изменилось. Я уже не был уверен в том, что так уж хочу, чтобы она возвращалась. Эти постоянные придирки мне надоели до чёртиков! Пусть уж лучше Толян её усмиряет, а я не укротитель змей! Моя нервная система слишком уж нервная, для этого дела. Но, едва она накинула пальто, как тут же навалилась тоска и я жалобно простонал:

— Надь, приведи мне нотариуса.

Она остановилась, повернулась, на лице её застыло удивление.

— Это ещё зачем? — Спросила она растерянно.

— Хочу тебе квартиру завещать, — слабым голосом сказал я, — а то умру тут и всё государству отойдёт. А так хоть какая-то польза будет от моей смерти.

Надюха сбросила пальто, подошла ко мне, наклонилась и, глядя прямо в глаза, тихо спросила:

— А не боишься, что я после этого тебе вместо лекарства, яд подсуну? Умирать он собрался, смешно. Можно подумать, что ты первый раз простужаешься. Не суетись, тебя ещё ломом не добьёшь. И вообще, такие, как ты живут долго и другим жизнь отравляют. Покойник, — она хмыкнула, — а вот не надо искать лёгких путей, придётся как-то выживать и думать, как дальше жить будешь! Хотя, знаешь что, давай-ка я тебе пару кубиков антибиотика вколю для надёжности?

— Не надо, — испуганно отшатнулся я от неё. — Не хочу!

— Такой большой мальчик, а уколов боишься! — Рассмеялась она.

Мне стало обидно. Хотелось сочувствия и понимания, а нарвался на издёвки и сарказм. Неужели так трудно хотя бы на время моей болезни укротить свой сволочизм?!

— Ничего я не боюсь, просто не хочу и всё! — Угрюмо ответил я, кутаясь в одеяло.

— Стесняешься? — Надька весело рассмеялась. — Можно подумать, что я твой тощий зад не видела. Тоже мне картина да Винчи! Давай вколю для профилактики, чтобы душа была спокойна. У меня рука лёгкая.

— Ничего не тощий, — окончательно и бесповоротно разобиделся я, — нормальный. Мне больше и не надо, мне не рожать.

— Ну-ну, ты прав, это самое ценное, что у тебя есть. И вообще, если ты не изменишься, ничего более ценного в твоей жизни больше будет. Так и останешься в глухой заднице.

Я понял, что, почему-то, больше не хочу и не могу с ней общаться. С чего я взял, что между нами что-то может измениться? Она осталась прежней, я тоже, так на что я надеялся? Температура, наверное, виновата. Одним словом дело идёт к тому, что я её снова пошлю куда-нибудь подальше, а потом буду раскаиваться и заниматься самоедством.

— Знаешь, что, иди-ка ты домой! Достала ты меня уже!

— Правда глаза колет? — Спросила Надюха своим привычным язвительным тоном. — Не нравится тебе, когда против шерсти гладят, да?

— Можно подумать, что ты это любишь. Но, рыба моя, я сейчас не в том состоянии, чтобы устраивать разбор полётов. Мне плохо, а ты хочешь добиться того, чтобы мне стало ещё хуже. Иди-ка ты!

Она хмыкнула, вновь надела пальто и ушла, громко хлопнув дверью. А я опять остался один. И вновь подкатила беспросветная тоска. Постепенно болезнь и сон взяли своё и я уснул.