Array Журнал «Полдень, XXI век» - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 4

Я снова начал презирать — так крепко я еще никогда не презирал. Еще бы — мы работаем, терпим, когда градины падают нам на корпуса, а он сбежал, подумаешь, неженка. Струсил. Обыкновенно струсил, как не трусил еще никто из нас. Испугался мелких градин, забился под станцию, забывая о своей работе. Тру-ус… Уж в чем-в чем, а в этом я отказать себе не мог — проехал мимо станции, обдал проклятый вездеходишко потоками грязи вперемешку с градинами и песком. Экскаватор закрыл башню ковшом да так и стоял и даже не ответил ничем, видно, чувствовал, что он трус.

Среди нас — трус.

Ничего в этой жизни не понимаю.

— Видали труса? — так я сказал Графографу, имея в виду вездеход, который сбежал. — Мы все работали, когда он спрятался, а он сидел на станции и ничего не делал. Он как будто не понимает, что мы пришли сюда исследовать и умирать.

— Ошибаешься, — Графограф стал неожиданно серьезен, — он-то как раз пришел сюда не для того, чтобы умереть. Он… он как будто не должен умирать, не имеет права. Тут на моем веку уже сменилось три Рукоята, четыре Глаза, шесть собирателей грунта. А он жив и всегда будет жив, этот никчемный вездеходишко.

— Но почему? Почему именно он? — Острая несправедливость обожгла меня. — Почему один из нас должен жить вечно, а мы должны умирать? Почему бессмертны не я, не ты — а он?

— Не знаю, — признался Графограф, — я это исследовать не могу, а потому не знаю. Да и вообще, изучает — кто? Глаза, уши, магнитные радары, локаторы… только ничего не понимают.

— А понимает кто? — не отставал я. — Компьютеры, что ли?

— Вот он понимает, — Графограф ткнул острым самописцем в сторону паршивого вездеходишки, — у него и спроси.

Может, на этом бы все и кончилось, если бы я не увидел ползущего из-за холма Рукоята, — но я встретился с ним и понял, что отступать нельзя. Я, конечно, был создан не для того, чтобы думать, — но немножко думать я все-таки умел, как раз столько, чтобы выжить в этом мире. Я вспомнил падающие градины, машинку, спешащую к укрытию, и понял…

— Вот что, друг, — я подцепил Рукоята своим ковшом, — я знаю, как его убить.

Я думал, он будет спрашивать: «Кого? Зачем? О чем ты говоришь?» — но он ничего не спрашивал. Он понял меня — и от этого стало как-то не по себе, что он меня понял.

— Камень, — пояснил я, — он боится тяжелых камней, и если бросить на него тяжелый камень, он будет сломан. Если только нам не подсунут еще одну такую машину, как только сломается эта…

— Не подсунут, — заверил меня Рукоят, — таких машин больше нет, можешь не сомневаться, это какой-то бракованный экземпляр. Правда, Ухо говорил что-то о городах, где полным-полно таких машин, но что-то я ему не очень-то верю… Пойдем.

— Прямо… сейчас? — опешил я, увидев в рукоятке Рукоята тяжелый камень. Я тоже взял камень — наверное, и вправду нельзя было медлить, а то вездеход обо всем догадается, уйдет от нас.

Он стоял так, что нас не воспринимал, и можно было подкрасться незаметно. Я поднял над ним свой камень, рукоят вскинул могучую руку…

Но тут над нами хрипнуло и забормотало радио, и заговорило такое, что я забыл и про вездеход, и про камень, и про все на свете. Потому что радио проснулось и забормотало то же самое, что говорило всегда: приказы, которые нужно исполнять. Оно и на этот раз объявило приказ — но такой, от которого становилось жутко.

Все мы разом посмотрели в глубокую пропасть, темную, загадочную, со дна которой поднимался черный пар. Пропасть — в которую было страшно заглянуть, не то что приблизиться к ней, и со дна пропасти поднимались белые звезды. Пропасть, в которой бурлили неизвестные кислоты и сияющими пучками извивались в глубине магнитные поля. Магнитные поля знают, по какой трассе им бежать, по каким шоссейным дорогам — невидимым, невесомым.

И кто-то, кто говорил приказы, велел нам спуститься в пропасть, и увидеть пропасть, и познать пропасть. Хотелось добавить: «И умереть в ней» — потому что выбраться оттуда был один шанс из тысячи. Из миллиона. Кто-то должен был пойти туда — и умереть. Может быть — выжить. Мы все смотрели друг на друга и ждали, и время шло, и всем было неловко. Наконец рукоят всколыхнулся, медленно пополз к пропасти, заглядывая незрячими фарами в ее глубину, и мелкие камушки сыпались из-под его колес. Не пройдет, думал я. Рукоят уже и сам понимал, что он не пройдет, отступил, стыдливо присоединился к нам, делая вид, что ничего не произошло. Он, конечно, здесь ни при чем, это вообще не он. И…