Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

В столовой не было ни души, но из кухни, смежной со столовой, ко мне вышла горничная. Честно говоря, сперва я решила, что это повар, очень уж трудно было признать в этом гренадёре женщину. Здоровенная, широкая в кости белобрысая финка с грубым мужеподобным лицом. Стоило мне взглянуть на её кулаки и представить их в действии, и сразу я пришла к выводу, что если ей случится встретиться с убийцей, то девяносто пять процентов за то, что пострадает убийца, ведь вряд ли людей в комиссию подбирали по росту и физической силе и трудно себе представить учёных мужей под стать этакой даме, а ведь именно им предстоит выходить из корабля, когда мы прилетим на место, и следовательно, если кому и грозит опасность заразиться, то только им. Я не видела ещё никого из них, но уже заранее отгоняю от себя все мысли о реальности такого заражения и превращения умных, талантливых людей в кровожадных монстров или бьющихся в истерике от беспричинного панического страха сумасшедших. Я слишком внезапно узнала о своём назначении в экспедицию, поэтому у меня не было времени выяснить подробности этих страшных заболеваний, но для себя нарисовала картины протекания болезни и с тех пор старательно гнала их прочь.

Финка, неразговорчивая по свойству характера или от застенчивости, но старательная и умелая, подала мне завтрак и ушла обратно в кухню. Что сказать? Пища была очень вкусной и не менее полезной. Когда я допила кофе, из кухни вышел сам повар и был это отнюдь не француз, а грузный, широколицый немолодой грузин. Он представился как Реваз Георгадзе. Исторически Россия и Грузия были тесно связаны, так что к повару я сразу почувствовала особую симпатию. Мистер Георгадзе расплылся в довольной улыбке и попросил меня дать оценку его трудов. Судя по всему, он уже узнал мнение о своей деятельности у всех, кто уже позавтракал, так что для его коллекции не хватало только моего. Я, конечно, похвалила завтрак, причём сделала это от чистого сердца, и обрадованный мастер своего дела удалился на своё рабочее место. Как русскую он меня явно не воспринял, а может, просто не был силён в истории.

Увидев меня, первый штурман прежде всего взглянул на часы, словно и без этого не было видно, что я очень торопилась и не задержала его ни на одну лишнюю минуту, а затем, ни слова не говоря, вернулся к своим расчётам. Мне оставалось лишь бросить взгляд на обезьянку, утешиться красотой графина и дружелюбным видом зверька и продолжить прерванную работу. Так мы и сидели больше часа, погружённые в безмолвие, а потом мистеру Форстеру вздумалось встать, налить себе из графина воды и выпить её, а когда позже я посмотрела на обезьянку, то выяснилось, что она оказалась недоступна для обозрения с того места, где я сидела. Но не будешь же вскакивать и передвигать графин в присутствии человека, который его только что трогал. Пришлось ждать удобного момента, пока он не уйдёт, и тогда выяснилось, что у моего непосредственного начальника нет никакого художественного чутья. Он не только графин поставил как попало, но даже крышку надел так, что лиана свисала куда угодно, но только не в сторону обезьянки. А подробно я об этом пишу потому, что мне сегодня несколько раз приходилось огорчаться от небрежности и мистера Форстера и мистера Уэнрайта. По-моему, они воспринимали этот графин просто как вместилище воды, но не больше. И зачем только этим сухарям дают в полёт милые красивые вещицы? Выписали бы такой графин нам с Зиной, так мы бы нашли ему лучшее применение, чем утолять жажду подобных субъектов.

Если командир несколько раз заходил к нам в рубку, то бортинженера я не видела до самого обеда, а потом лишь заметила его широкую фигуру, вошедшую в рубку. Это же неестественно до сих пор не знать в лицо своего бортинженера. Счастье ещё, что среди пассажиров его выделит синяя форма, если придётся встретиться при людях, а то получится неудобно. А вообще мир для меня сейчас сузился до размеров рубки, столовой, моей каюты да ещё, пожалуй, коридора, а всё человечество превратилось в мистера Форстера, мистера Уэнрайта, мистера Георгадзе, безмолвной горничной и безликого бортинженера. Мысли заняты только ими. Скорее бы уж познакомиться с пассажирами, а то общительному русскому человеку невмоготу в этом мире молчания и неподвижных суровых лиц. Где наши оживлённые разговоры за чашкой чая с Алексеем Афанасьевичем, Зиной, Сашей?

На обед я возлагала большие надежды, как на единственное пока средство побыть в обществе живых людей, а не роботов. Первым ударом было то малоприятное обстоятельство, что и за столом я не была избавлена от замораживающего влияния командира и первого штурмана, так как моё место оказалось как раз между ними. Я сама себе показалась заключённым между двумя тюремщиками. Кое-как подавив разочарование, я утешилась тем, что издали буду прислушиваться к интересным разговорам психологов, их тонким рассуждениям, а в дальнейшем, когда познакомлюсь с ними лично, то оба мои монстра не помешают мне слушать их более заинтересованно, как людей близких. Вот тут-то меня постигло ещё одно разочарование: общей беседы не было. Наши учёные собратья, сойдясь вместе за одним столом, отнюдь не пустились в умные споры, а углубились в процесс жевания и глотания, коротко и неинтересно переговариваясь с ближайшими соседями. Я надеюсь, что их поведение объясняется тем, что они малознакомы, а потом, со временем они станут общительнее. Пока мне оставалось лишь наблюдать.