Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Жизнь текла своим чередом. Бортинженер обходил свои владения, я считала, первый штурман тоже что-то считал, командир занимался своими обязанностями. Вновь царство молчания и неподвижных лиц. В отличие от человеческих лиц мордочка фарфоровой обезьянки была сама выразительность.

Бортинженера я увидела лишь перед обедом, когда он вошёл в рубку и медленно, словно не случайно, а по точному расчёту, повернулся ко мне лицом. Это был незабываемый момент ожидания скорой разгадки тайны, но, как обычно бывает, ожидание оказалось значительнее самой тайны: внешность у мистера Гюнтера была самой прозаической. Если бы ему подклеить усики и сделать соответствующую причёску, то из известных исторических лиц его можно было бы сравнить разве что с располневшим Гитлером, но, конечно, чисто внешне. Я была настолько ошеломлена плачевным итогом своих фантастических предвидений будущего, что, по-моему, только слепой мог не заметить моего вытянутого лица, отражавшего всю степень разочарования. К счастью, к слепым можно было отнести и моё начальство. Мистер Форстер с непроницаемым видом велел бортинженеру занять свой пост, а холодный англичанин и вовсе отвернулся, удостоив немца слабым кивком.

Моё положение было не из приятных. Лучше было бы мистеру Гюнтеру оставаться таинственным призраком, чем вот так, без подготовки, лишить человека почвы под ногами, а значит, и дара речи. К счастью, изобразить радушную улыбку я смогла, а после первого шага не так уж трудно сделать второй.

— Мы с вами ещё не познакомились, мистер Гюнтер, — сказала я, сознавая, как глупо говорить это на второй день совместной работы, но в этой экспедиции всё было или глупым или страшным.

Дурацкий немец едва удостоил меня кратким ответом типа стандартного "очень приятно" и, переполненный исполнительности, устремился к приборам. Что ж, если к концу полёта у меня выработается манера придавать своему лицу кислое выражение, то в этом будут повинны мои спутники. К счастью, обезьянка не была подвержена плохому настроению и встретила мой взгляд с полным пониманием. Если бы и на её фарфоровой мордочке я уловила признак высокомерия или бесчеловечного усердия, жить стало бы очень трудно.

В столовой всё было так же, как и вчера, только учёные стали поживее и удостаивали друг друга краткими и поучительными беседами. Например, чёрная статуэтка Салли Хаббард, грациозно повернувшись к своему соседу, попросила передать ей соль, а вежливый японец поделился с ближайшим окружением мнением, что суп очень вкусный. Я уважаю чужое мнение, но ведь каждый волен иметь и своё собственное, даже если он держит его при себе. Я сочла, что в супе-харчо перец — излишняя роскошь. А вот Май Нгуен имела собственное мнение, отличное от моего и японского. Она его не высказывала вслух, но я догадалась о нём по её поступку, потому что она крепко поперчила свой суп сначала чёрным перцем, а затем красным. Да, недаром говорят, что о вкусах не спорят. Тома Рок с живостью оглядел моих конвоиров и пронзил меня весёлым взглядом, вселившим в меня бодрость от сознания, что не весь свет погрузился в унылое своей демонстративной добросовестностью исполнение служебного долга. Я очень уважаю людей дела, но нельзя ведь при этом превратить себя в роботов и потерять способность улыбаться.

Помня вчерашний запрет мистера Уэнрайта общаться с пассажирами, я молчала, но смотреть и слушать мне никто не мог запретить. Учёные уже оттаивали понемногу, несмотря на присутствие командира, а потом, когда их сплотят подготовительные обсуждения их будущей работы, они и вовсе перестанут замечать сурового англичанина. А из отрывков их будущих бесед я узнаю подробности о происшествиях с «Мегаполисом» и «Молнией» и уловлю общий смысл их предположений.

Из-за просьбы негритянки передать ей соль я обратила внимание на её соседа. Волосы чёрные, гладкие, лоб высокий, глаза умные и, кажется, чёрные, под стать волосам, брови широкие, нос прямой, губы тонкие, подбородок довольно массивный, лицо овальное, смуглое, словом, ничего интересного. В толпе я бы не обратила на этого человека ни малейшего внимания, а теперь приглядывалась к нему лишь от скуки и желания поскорее научиться различать сидящих в столовой людей. Это, несомненно, был южанин. Но кто? Итальянец, испанец, турок? А может, бразилец? Если мне хотелось разобраться в ситуации, то требовалось не только глядеть, но и слушать.

Японец что-то любезно сказал соседу, а я в это время пыталась подслушать белобрысого верзилу, сидящего рядом со строгой дамой с тёмными волосами, собранными в пучок, и, разумеется, ничего не услышала.