Ника Созонова - Сказ о пути

«Я помню сотни рассветов и столько же закатов. Еще я помню, что солнце может быть зеленым, а дорога бесконечной…» Но вслух Дийк — нет, теперь уже Алексей — произнес другое:

— Нет, ничего не приходит в голову. Совсем ничего. Скажите, доктор, когда я смогу выйти из больницы? Я пришел в сознание. Я отлично себя чувствую.

— Помилуйте, голубчик, чем дольше вы здесь пробудете, тем лучше для вас! Нам так и не удалось выяснить, кто вы и откуда. То, что вы вышли из комы, в которой находились больше года, — чудо. Самое настоящее медицинское чудо! Но у вас почти полная амнезия, и я, увы, не могу гарантировать, что память когда-нибудь к вам вернется. Вам придется начинать жизнь с нуля, с чистого листа, и я хотел бы, чтобы вы поговорили с нашим психологом. Иначе выход в реальный мир может нанести вам тяжелую психологическую травму.

— Мне не нужен психолог. Я прекрасно осознаю собственное положение и вполне готов к вытекающим из него трудностям. Память моя пострадала, но рассудок жив и здоров, и я не думаю, что он треснет при столкновении с реальностью.

— Мне бы ваш оптимизм! — укоризненно хихикнул доктор. — Впрочем, ваш настрой позволяет надеяться на лучшее, не скрою. Хорошо, денька через два мы вас выпишем, раз вы так настаиваете. Да, вот еще что: с вами хочет пообщаться один человек. Тот, кто оплачивал ваше лечение, благодаря кому вас не отключили от аппаратуры жизнеобеспечения.

— То есть тот, благодаря которому я оказался в коме? — уточнил Алексей с усмешкой.

— Можно выразиться и так. Но я бы на вашем месте воздержался от негативных установок. Каков бы ни был его изначальный поступок, но, сбив вас, этот господин повел себя очень достойно. Он мог уехать, скрыться с места аварии, оставив вас умирать — все произошло ночью, без единого свидетеля. Кто виноват в ДТП — вы или он — во мраке, в тумане. По его словам, вы резко выскочили на дорогу, и затормозить было невозможно. Уголовное дело не завели — следовательно, его доводы сочли убедительными. Нет, он поступил весьма и весьма благородно! Особенно, учитывая наше жестокое время, в котором выживает самый сильный и самый бездушный. Заметьте, даже сейчас, когда опасности для жизни больше нет, этот достойный человек продолжает беспокоиться о вашей судьбе — что не может не вызывать благодарности.

— Можно мне самому решать, к кому испытывать благодарность, а к кому нет? Если этот человек жаждет со мной поговорить, я готов. Но не ждите от меня слез умиления и придыханий бесконечной признательности.

Анатолий Семенович изобразил на лице улыбку понимания и печали и слегка потрепал его по плечу, отчего Алексей почувствовал чуть ли не дурноту. То ли он отвык от людских прикосновений вообще, то ли именно доктор отчего-то вызывал отвращение.

— Тогда я позову его: он дожидается в холле. И все-таки вы не правы — хорошего человека видно сразу. Он хороший человек!

С этими словами доктор вышел.

Интересно, на кого похож его благодетель? Говорят, состоятельный мэн изредка навещал его, но голоса он почему-то не слышал. Его не было в картотеке его снов. Ни голоса, ни запаха. Приходил и молча сидел? Набычившись, с толстой золотой цепью на шее, с квадратным охранником, замершим в дверях?

Дверь открылась, обнаружив, что Алексей полностью ошибся в своих предположениях. Цепи не было, телохранителя тоже. Крепкое, но уже начинавшее расплываться тело вошедшего было влито в не броский, но явно дорогой костюм. Тонкий горьковатый парфюм не был навязчивым. Ничем не примечательное и даже простоватое лицо. Очертания подбородка и губ производили впечатление спокойной добродушной силы, в небольших внимательных глазах теплились ирония и любопытство.

Анатолий Семенович, семенивший за гостем, казался на его фоне подобострастно-приниженным, сдувшимся. Чтобы не выглядеть так же, пациент, не осознавая того, вздернул подбородок и расправил плечи. Этот жест не укользнул от вошедшего, и тот усмехнулся едва уловимо.

— Вы не могли бы оставить нас наедине? — обернулся он к доктору. — Когда вы понадобитесь, я вас позову.

— Конечно, конечно! — закивал тот. — Да вы присаживайтесь!

Он шаркнул стулом, придвигая его к постели, постоял несколько секунд, словно раздумывая, не склониться ли напоследок в почтительном поклоне, затем торопливо вышел.

Гость между тем подошел к столу и кинул на него папку с бумагами. Он странно двигался: словно боялся наступать на ноги и оттого ставил ступни аккуратно и осторожно. Его голоса Алексей определенно не слышал прежде — иначе бы запомнил: он слегка картавил и сглаживал, округлял отдельные буквы, отчего слова приобретали не присущие им изначально переливы.