Генри Каттнер - Меч грядущего

Опиум облегчал его страдания. Он впадал в наркотическое беспамятство, из которого его не могли извлечь никакие пытки. Поначалу он цеплялся за два воспоминания: свое звание и армейский номер. Сосредоточив затуманенное болью сознание на этих крохотных кусочках действительности, он был способен сохранять рассудок.

Потом настало время, когда он пожалел, что не потерял разум.

В японском тюремном лагере люди выдерживали год, максимум два. Они становились калеками, душевнобольными, но продолжали жить и помнили свои имена.

Поначалу он часто говорил вслух в сырой мгле камеры.

— Этан Корт,— шептал он, обращаясь к черным, неразличимым во мраке стенам.— Этан Корт. Таймс-сквер. Тиффани. Статен-айленд. Стадион «Янки», попкорн, виски с лимонным соком, Гринвич-виллидж!

Но вскоре он перестал узнавать собственный голос и после этого разговаривать почти перестал. Самым ужасным было бездействие. Постепенно он погружался в состояние, напоминающее летаргический сон. Время от времени Корта водили на допрос к японским офицерам, но и это случалось все реже.

Он знал, что находится где-то на оккупированной территории Китая. Он был пилотом и совершил вынужденную посадку. А потом его схватили и долго везли куда-то кружным путем. Должно быть, это временная штаб-квартира, расположенная, скорее всего, в каком-нибудь бывшем китайском городе в горной части страны. Японцы, конечно, ничего ему не объясняли, только задавали вопросы.

Они понятия не имели, что именно Корту известно, но, поскольку выбирать им не приходилось, стремились выжать из него все возможное. Его упорное молчание выводило их из себя. Начальником гарнизона был желчный самурай, семья которого попала в немилость у нынешних властей. Постепенно японец убедил себя в том, что между ним и Кортом существует личная вражда, что-то вроде дуэли японского и американского офицеров, где оружие одного противника — абсолютное бездействие, а другого, напротив, беспощадное действие.

Время тянулось медленно. Над Японией все громче и чаще ревели бомбардировщики, и японцам пришлось отзывать войска из Бирмы, Таиланда и островов к северу от Борнео. Но все эти бурные события штаб-квартиры не касались. Хоть она и находилась в стратегически важном месте, она была тщательно изолирована. Яростные приливы войны то накатывались, то снова отступали, не касаясь ее. Радио не приносило начальнику гарнизона хороших новостей. Японский император хранил молчание.

Рано или поздно любой пленник заговорит, нужно лишь время. Томясь вынужденным бездействием, начальник гарнизона посвятил себя тому, чтобы сломить волю американца. От пыток японец перешел к проверенному веками средству — опиуму. Наркотик стали подмешивать Корту в пищу, и со временем у пленного развилось привыкание. Японский офицер постепенно увеличивал дозу. Разум Корта мало-помалу охватывало тупое оцепенение.

Однажды в камеру к Корту поместили монгола по имени Кай Сьенг. Он тоже был пленником и знал лишь несколько английских слов. Корт догадался, что на оккупированных территориях произошло восстание. Тюремные камеры форта были переполнены. Кай Сьенг оставался с ним месяц, и за это время Корт ближе познакомился с обманчивым Маковым миром.

Странные беседы вели они в темноте — немного на английском, чуть-чуть на китайском, а больше на смеси языков, понятной им обоим. Монгол был фаталистом.

Рано или поздно все умирают, говорил он. А пока не настал его смертный час, Кай Сьенг успел убить очень много японцев. Издевательства и пытки, через которые он прошел, никак на него не подействовали. Японцам так и не удалось вытянуть у него, где прячется главарь китайских партизанских отрядов.

— Им меня не достать,— говорил монгол Корту.— Часть меня, настоящий я, не здесь. Настоящий я — в бездонной глубине, где царит мир и покой.

Да, признавал Кай Сьенг, он курит опиум, но дело не только в этом. Он побывал в Тибете, в ламаистском монастыре. Там он приобщился к тайному знанию, позволяющему на время разлучить душу и тело.

Корту стало интересно.

На офицерских курсах им рассказывали про психонамику, необычный способ психологической защиты, который, в сущности, сводится к самогипнозу. И теперь здесь, в тюремной камере в Китае, провонявший прогорклым жиром монгольский партизан рассказал ему о похожей науке. Точнее, о похожем мистическом учении.

Корт признался Кай Сьенгу, что боится сойти с ума или не выдержать пыток. Под воздействием конопляного зелья его воля слабела, и он опасался, что в конце концов заговорит.