Олег Мороз - Проблема SETI

Так вот, и мне мои знакомые отвечали все в таком же духе: мол, есть ли жизнь во Вселенной, нет ли жизни во Вселенной — науке это неизвестно. Дескать, охота тебе всякой мурой заниматься!

Читатель, может, думает, будто я пытался переубедить их, высказывал свое недоумение: «Как же можно быть равнодушным к таким вещам! Как можно спокойно относиться к мысли о космическом одиночестве! Абсолютном одиночестве! Как можно жить с этой мыслью!» В общем-то я действительно так думал — искренне недоумевал про себя. Но вслух ничего такого, естественно, не говорил. Не настолько я наивен. Да и вообще подобные разговоры происходят обычно в легком ироническом ключе (и с твоей стороны тоже). Этакий светский треп. Подходишь к приятелю, заводишь речь о том о сем. После: «Да, старикан, ты слышал, что написал профессор такой-то в таком-то журнале? Будто разумная жизнь скорее всего существует «в единственном экземпляре» — на Земле…» Ну, и видишь это насмешливое пожимание плечами, и слышишь в который раз эту фразу — насчет жизни на Марсе.

В конце концов я задумался: а действительно ли я так уж всерьез отношусь к этому вопросу? Может быть, на самом деле мне, как и моим друзьям, наплевать?.. Просто что-то вбил себе в голову? У меня так бывает. Я человек книжный. Прочту о ком-то или о чем-то и невольно начинаю этому кому-то и чему-то подражать, да так, что и сам об этом подражании не всегда догадываюсь. Начинаю думать таким же образом, как какой-то литературный герой, собственные жизненные ситуации отождествлять с теми, в которых он оказывался… Будто не живу, а роман пишу. Казалось бы, хорошо: задатки литературного таланта, Ан, нет: «роман»-то — подражательный, эпигонский. Не литература, а литературщина. Таким, как я, вредно много читать. Сейчас я, правда, и не читаю много — так, кое-что из нового, текущего. Это в юности я книгу за книгой проглатывал. А сейчас нет — некогда. И подражаю литературным героям меньше, чем в былые годы. Впрочем, не потому, что меньше читаю… Хотя отчасти и поэтому. Но главное тут в другом: в конце концов, наверное, даже человек, по складу своего характера склонный к инфантильности, с годами становится в какой-то мере зрелым.

Стоп! Вот они, нужные слова. Нашлись. Возможно, все дело в том, что мои друзья более зрелы, чем я. Я — инфантилен. От этого-то меня так и удручает мысль, что мы, люди, одиноки во Вселенной. А они относятся к ней совершенно спокойно. Но над этим надо еще подумать…

Сперва все же — вопрос о книжности. Нет, вряд ли это книжность. Вряд ли мое волнение по поводу космического безлюдья — отраженный свет чьих-то литературных переживаний. Ничего такого я не читал в последнее время. Не говоря уже о том, что такого рода переживания могли бы встретиться разве что у кого-нибудь из фантастов, а фантастику я вообще не читаю, за исключением двух-трех авторов. Нет, это, пожалуй, исключено.

Что касается инфантильности, детскости — ну что ж, в конце концов, при желании многое в человеке можно посчитать инфантильностью. Честность, искренность, например. Доброту. Но что из того? Разве эти качества плохи? Или, может быть, они становятся хуже оттого, что мы называем их как-то не так, как они на самом деле называются, — каким-то другим словом?

В итоге всех этих размышлений я пришел к выводу, что все дело в каких-то особенностях того круга людей, которые составляют круг моих знакомых. Ведь это мы только так думаем, что круг знакомых подбирается более или менее случайно. На самом деле тут действует закономерность. Мои приятели всё люди трезвомыслящие, практического, даже скорее прагматического склада ума. Сам же я, как уже мог убедиться читатель, по-видимому, не такой уж трезво- и здравомыслящий, не в такой мере нацеленный на «дело», чтобы хотя бы время от времени не отрывать взор от земли (в буквальном смысле) и не помышлять о вещах далеких и туманных. Возможно, здесь действовал принцип притяжения полюсов. Я люблю людей деловых, твердо, обеими ногами стоящих на земле.

Казалось бы, мне должно быть трудно найти с ними общий язык. На самом же деле — ничуть не бывало. Мне всегда нравится разговор о вещах общепонятных и практически важных. Он наполняет душу ощущением спокойствия и равновесия. Свое я держу при себе. Я отдаю себе отчет: если я заговорю о своем, все сразу станет зыбким и ненадежным.

Впрочем, что такое это мое? Я затруднился бы это определить. Сегодня одно, а завтра другое. Легче всего мое можно было бы определить через отрицание: мое — это не относящееся прямо к насущности, не составляющее предмета практической важности.