Петр Губанов - Искатель. 1970. Выпуск №2

— Волода, Волода! — крикнул Омар, напоминая, что пора развернуть трактор, да ведь и без этого все ясно, потому что круче уже не полезешь, потому здесь уже начинались отроги холмов, зарастающие выше маслинами и эвкалиптами. Володя развернулся и поехал навстречу шершаво-жаркому ветру, веющему нестерпимым зноем.

И тут он в беспокойстве остановил трактор, потому что Мурзук всегда забывал на поворотах перекручивать руль лемехов и вельветовая ткань пахоты выглядела сшитой из разных кусков. Он подбежал к прицепщику — «Опять забыл!» — поправил руль и, едва сдерживаясь, враждебно глянул в темное и тоже потное лицо Мурзука, хотел выбраниться запекшимися губами. Вернувшись на трактор и снова двинув его навстречу пламенному дыханию пустыни, Володя подосадовал: как может Мурзук забывать свое простое дело! И странно: отчего ни разу Мурзук не взглянул открыто на него, Володю? Отчего даже Омар сторонится его, и покрикивает недружелюбно, и суровит лицо, оборачиваясь и посматривая отсюда, из раскаленной кабины? «Спокойно, — сказал еще раз Володя. Ведь может быть и так, что этот парень ожесточен войной, не верит никаким пришельцам, ненавидит каждого, кто ступает на его землю, — но разве мы ступили сюда не затем, чтоб строить и пахать?» И все же ничто не оправдывало его озлобленности, особенно сейчас, когда Володя потел на этом поле и вспоминал недавнюю ночную дорогу в горах, черное лицо карабинера и то, как толкнул его карабинер дулом оружия.

А Сахара еще сильнее дохнула зноем, трактор, сползая под уклон, как будто окунулся в бесцветный пожар; и было ли когда-нибудь другое, равнинное поле, другая пахота, когда Володя по весне помогал трактористам и возвращался с поля берегом Днепра, сдирал прокопченную рубаху и умывался, была ли в весеннем воздухе осязаемая, клейкая свежесть, — кто знает… Здесь каждая минута длилась как день, а за день можно было прожить сто лет — ведь африканские дни изнуряющи своей сухой жарой, так что Володя мог представлять каждую минуту беспощадным знойным годом, думать о беспредельности жарких веков.

Его уже не гнало бежать куда-то в тень, он водил и водил трактор, а Сахара была рядом, случайное прикосновение к металлу кабины обжигало, и Володя упорно сворачивал в сторону от камней, спрыгивал вниз, проверял на поворотах лемеха, поправлял, не глядя на Мурзука, и снова вел трактор.

Но вот феллах покачнул слоновьими ушами хаика, воздевая руки и удивляясь обилию вспаханной земли, и еще раз качнул хаиком. И когда Володя вылез из кабины то в удивлении заметил, что по лицу феллаха скатываются, не оставляя следов, скудные слезы.

— Что это с вами? Ну, подумаешь, подумаешь… — смущенно проговорил Володя. Видеть слезы ему было неловко, и он, отцепив лемех и рыхлитель, снова забрался в кабину, жаля руки о металл, и погнал трактор к лагерю.

И вот под навесом Володя повалился на спину; и тут ему что-то ударило в грудь, но это ударило, застучало сердце, и весь он вдруг загорелся — ощутимый огонек побежал по коже. Тогда Володя прикрыл глаза, чтобы не было им так горячо, куда-то провалился в душную яму, и тут возник в ушах рокот трактора. Выбравшись из душного забытья, Володя выскочил из палатки, шарахнулся к брезенту: прямо на палатку наезжал на «Беларуси» Омар, глаза у Омара были круглы, дики, неподвижны от испуга; и в ту же минуту, когда выскочил из палатки Володя, Омар кувыркнулся из трактора, а трактор вращал, вращал свои малые и большие колеса. Володя в один миг взлетел на сиденье, рванул руль на ходу, завернул к плоскому навесу, а Омар тоже помчался к навесу, и было похоже, что его нагоняют на тракторе. И как только Володя поставил трактор на место и покачал головой, понимая, что Омар из жадного любопытства сел на «Беларусь», двинул трактор вперед, а остановить уж никак не мог, — Омара уже нигде не было видать, и в палатке не будет видно; но только все равно Володя побрел к палатке, потому что был обременен неуловимой, незаметной, но чугунной ношей — жарой.

Он вновь как бы провалился в яму, где был разложен костер, не захотел ничего знать, ничего чувствовать, лишь бы спать, спать, спа-а-ать…

И проснулся — сам не понимал: ночью ли, днем ли, — все-таки проснулся скоро в той же палатке, различил над собой белокурую голову Спартака.

— Перегрелся, — сказал ему Спартак. — Но еще не страшно. Очень кружится голова?

— Не очень, — вяло, ослабленно улыбнулся он. — Вот фильмы цветные гляжу… Разные шары: оранжевый, дымчатый, зеленый… Да, а как там Ахмед?