Леонид Платов - Искатель. 1970. Выпуск №3

И в довершение именно сейчас, когда мне так нужен мой лучший «точильный камень», он все чаще вырывается из рук!

Я увеличил концентрацию лютеола в воздухе. Но поведение девятьсот тринадцатого остается непонятным. Я не замечаю ни выражения ужаса на его лице, ни характерной беспорядочности поведения, ничего! Он расхаживает по саду с таким видом, как будто бы о чем-то догадывается (что абсолютно исключено).

Банг назвал это бунтом в лаборатории. Чушь! Не было, нет и не может быть никакого бунта в моей лаборатории. Формула страха верна! Я не допустил бы ошибки в формуле…

Беспокоят участившиеся бомбежки. Боюсь, русские догадываются или вот-вот догадаются о том, что здесь находится сверхсекретнейшая лаборатория. Над нами как бы повис дамоклов меч. И я с трудом сохраняю самообладание. А тут еще этот запах!..

Ежедневно извожу на себя по флакону крепчайшего одеколона, поливаю им руки, прыскаю на халат, на стол, чтобы хоть на пятнадцать-двадцать минут отбить проклятый запах резеды! Он, так же как и бомбежки, мешает мне работать. Не дает сосредоточиться!

…За последние дни русские стали продвигаться слишком быстро. А девятьсот тринадцатый продолжает упрямиться. Он не идет к водоему. Почему? Он должен дойти до водоема и заглянуть в него. Это суть второй серии экспериментов. Признаться, я не ожидал столь упорного сопротивления.

Извещен канцелярией рейхсфюрера о том, что моя лаборатория переводится в Шварцвальд. Наконец-то! Приказ об эвакуации нужно ожидать со дня на день.

Как это понимать — со дня на день? Русские уже в Санкт-Пельтене…»

Это последние записи в тетради. Они особенно торопливы. Некоторые фразы оборваны на середине. Слова не дописаны.

«Меня тревожит, что приказ об эвакуации придет с запозданием. По-видимому, мы здесь не представляем себе, какая, мягко говоря, неразбериха царит сейчас в Берлине. Обо мне и о моем объекте могут просто забыть.

Если бы удалось задержать русских хоть бы ненадолго…

Девятьсот тринадцатый был разведчиком — так мне сказали в Маутхаузене. Если бы он сохранил мобильность! Но после срыва с линзой находится в состоянии депрессии. К опытам он будет пригоден, по мнению Брегмана, не ранее как через полторы-две недели. А в нашем распоряжении считанные дни…»

Колесников закрыл тетрадь и выпрямился. Он ощутил, что спина его закоченела, словно бы ее обдали ледяной водой. Кто-то, кроме него, был в комнате!

Но в полуоткрытой двери, которая вела в кабинет из библиотеки, не было никого. И почти сразу же за спиной Колесникова раздался тонкий голос:

— Так вы уже выздоровели? Я очень рад. А мне доложили, что вы даже не транспортабельны.

Колесников оглянулся. Одна из высоких белых панелей беззвучно сдвинулась в сторону. Еще одна потайная дверь! В ее проеме — трое. Доктор. Потом еще какой-то мордастый, плечистый. У обоих в руках пистолеты. А между ними стоит румяный коротышка в очках.

— Но где же Вебер? — сказал мордастый, озираясь. — Я приказал Веберу доставить сюда русского.

Коротышка сделал небрежное движение рукой, отводя разговор о Вебере.

— Вы, стало быть, симулировали? — благожелательно продолжал он, рассматривая Колесникова. — Я подозревал это, представьте. Но наш милый доктор с упорством кретина старался разубедить меня. — Он даже не взглянул на доктора. — Ну, что ж! Повторяю, я рад. Мне, видите ли, нужно посоветоваться с вами по одному обоюдоважному вопросу. Но что же вы стоите? Садитесь!

Он уселся за маленький столик у окна и перекинул ногу за ногу.

— Я предложил бы вам кофе, коньяк. Но, увы, мы не располагаем временем. Разговор будет кратким. Думаю, обойдемся без переводчика? Ведь вы прекрасно понимаете все, о чем я говорю. Сужу по выражению ваших глаз. Да положите же вы на стол это пресс-папье! В нем нет никакой нужды, уверяю вас.

Он обернулся к своим спутникам:

— Побудьте пока в библиотеке. Мы, я уверен, поладим. И, пожалуйста, не беспокойтесь за меня.

Он вытащил из кармана маленький пистолет и положил на столик перед собой. Колесников стоял неподвижно, ничего не понимая.

Бельчке подождал, пока за Бангом и доктором закрылась дверь. Потом, добродушно улыбаясь, повернулся к Колесникову:

— Разговор, как видите, сугубо секретный — с глазу на глаз.

Неожиданно он поднял перед изумленным Колесниковым руки:

— Господин русский моряк, примите мою капитуляцию. Я сдаюсь. Прошу сообщить об этом вашему командованию!