Татьяна Апраксина - Предсказанная

— Так вот, если эту связь разорвать — то живое существо умрет лет через десять, если речь идет о человеке, или позже, если о таком, как я. Лишится связи, по которой получает энергию, и тихо угаснет.

— А ты? — испуганно спросила Анна. — Ты же не собираешься скоро умирать, а?

— Я ушел жить к людям, но не оборвал связь. Так что — нет, не собираюсь, по крайней мере, по своей воле. И последний вопрос на сегодня — о вратах. Кажется, я уже на него отвечал, — чуть сердито сдвинул брови Флейтист. — Ладно, если ты спрашиваешь, будем считать, что ты не поняла…

— Мне ты ничего не рассказывал! Только ему, наверное, — девушка кивнула на Вадима и насупилась. — А мы пока что не одно и то же.

— Может быть, так. Участники весеннего и осеннего обрядов становятся своеобразной точкой фокуса, существуют на том пике, где встречаются три грани мира. — Флейтист нарисовал в воздухе нечто наподобие трехгранного стилета. — Вероятно, этот побочный эффект никому не нужен, но иначе быть не может, только так. До окончания ритуала, а он считается оконченным только после наступления рассвета, вы оба — это острие, объединители трех сил.

— Странно, — сказал Вадим. — Но это ведь никак не ощущается…

— Мост не управляет ни берегами, ни течением воды. Я не говорил, что эти силы подвластны вам, верно? Но по мосту можно пройти в нужную сторону.

— Жестоко, — кисло сказала Анна. — Если бы мне кто-то сразу объяснил…

— Претензия не по адресу, ты сама это знаешь, — вскинул руку, упреждая возможные попреки, Флейтист. — Все, вопросы и ответы временно прекращаются.

Предводитель подбородком указал на замершего впереди Серебряного. Вытянувшийся в струну владетель походил на гончую, почуявшую след. Вадим догнал его, заглянул в лицо. Наполовину прикрытые глаза, зеркальной маской застывшее лицо. Только трепещут тонкие, красиво вырезанные ноздри.

Флейтист задал какой-то вопрос, опять на своем языке. Серебряный коротко двинул губами, уронив одно-единственное слово. Вадиму показалось, что прозвучало оно как «легер» или что-то около того, но ручаться он не стал бы. Может быть, и вовсе «a la guerre», может быть, что-то еще. Вадим не был силен в иностранных языках — знал только английский на том уровне, что позволял читать, но не говорить.

— Что он говорит? — спросила Анна.

Предводитель отмахнулся, на первый взгляд небрежно, но Вадим пригляделся повнимательнее, и понял, что тот с трудом сдерживает волнение и тревогу. Сейчас оба полуночника были здорово похожи — напряженные, резкие; нервы у обоих явно натянуты до предела. Музыканту непонятно было, в чем дело, но тревога командира заставляла дергаться и его, тем более, что она здорово резонировала с истерическим писком интуиции.

— Нас обнаружили, — чуть позже сообщил Флейтист. — Гьял-лиэ потерял след. Совокупность этих событий меня огорчает.

Вадим и Анна нервно рассмеялись — до того забавно и несуразно прозвучала последняя фраза.

— И… что из этого следует? — ловя себя на том, что уже не в первый раз прикусывает ноготь большого пальца, спросил Вадим. «Я тут с вами психом стану», — мелькнула короткая мысль. — Бежать, маскироваться, сдаваться, вешаться?

— Двигаться вперед, — коротко улыбнулся предводитель. — Желательно — быстро.

— Куда? — вновь хором спросили Вадим и Анна.

— Туда, — в тон ответил Флейтист, показывая на подобие проспекта.

— Туда — так туда, — Вадим пожал плечами, взял девушку за руку и пошел в указанном направлении. Спорить ему уже не хотелось; ничего вообще не хотелось, только вернуться домой, вырваться в реальный мир.

Тот факт, что их обнаружили, пока никак не влиял на события, и Вадим недоумевал — с чего вдруг Флейтист так решил. Все та же кромешная тишина, нарушаемая лишь звуками очередных обвалов, все то же отсутствие самого жалкого следа запаха живой плоти. Оранжево-дымные сумерки, тошнотворные бетонные, кирпичные или стеклянные конструкции — вот и весь пейзаж. Вадим посмотрел на очередное здание. Высотой примерно в обычную «хрущобу», диаметром метра три в основании. Прямо от основания башня расширялась, напоминая построенную из кирпича модель помидора в масштабе «тысяча к одному». Окна с выбитыми стеклами казались червоточинами, прогрызенными гигантской гусеницей. Проходя мимо, музыкант затаил дыхание: казалось, что «помидор» может лопнуть даже от звука шагов.

— Держитесь поближе ко мне, — приказал Флейтист.

Вадим не понял, в чем дело, и как ни оглядывался, погони не разглядел. Зато оба полуночника явно чуяли ее, и потому ускорили шаг, насторожились до крайности. Потом и музыкант увидел. Зрелище впечатлило его до крайности: тошнота подступила к горлу, руки заледенели, в животе зашевелился коловорот, наматывающий кишки на сверло.