В Глухов: На суше и на море

Однажды Перехетес — безумное божество городка — поссорился с приходским священником. Вне себя от гнева он проклял попа. Священник — беспримерный интриган и скандалист, живущий днем с богом, а ночью с дьяволом, — начал страдать припадками страха, позеленел от разлившейся желчи, испугался и стал заискивать перед Перехетесом. И теперь дает ему хлеб и медальоны.

Здание таможни огромно. На галереях дремлет охрана и ее начальник. Бренчит на гитаре Карлос, от его песни все просыпаются и слушают, затаив дыхание. Здесь сплетничают, курят и пьют черный горячий кофе. Это называется «перемахнуть полдень». Иду на берег, чтобы с кривым Луисом передать несколько слов Рамону.

Неподвижные суда, лодки, вытащенные на песок и лежащие вверх днищем, пустынный берег. Море, волнующееся море, здесь ты не открываешь, а пресекаешь все пути.

Кривой Луис — владелец верткой и пузатой лодки. С ее помощью он кое-как кормится. Сейчас, усевшись на гребне прибрежной дюны, ремонтирует невод. Я прошу его: «Съезди и расскажи Рамону о том, как прошли его похороны».

Его единственный глаз блестит. Он кивает и откладывает сеть в сторону. Вдруг из-за спины кривого выскакивает Перехетес, прикрывая руками огромную гроздь медальонов на хилой шее. Проклятый слышал мою последнюю фразу и повторяет ее во весь голос, сопровождая истерическим смехом. Он бежит к пристани и повторяет ее там.

— Не езди, — приказываю я Луису.

Иду обратно, чтобы разыскать идиота, кричащего перед взволнованными, желтыми от малярии лицами:

— Расскажи Рамону, как прошли его похороны!

Этот вопль катится по улицам городка. За Перехетесом бегут мальчишки. Сын Рамона догоняет его и пинает в зад. Идиот бежит и кричит:

— Расскажи Рамону, как прошли его похороны!

Под тенистыми деревьями, около «ночной красавицы» [14] «Ночная красавица» (мирабилис) — многолетнее травянистое растение семейства ночецветных. Стебли прямые, до 90 сантиметров высоты. Цветки белые, желтые или красные, распускаются вечером, а утром закрываются. — Прим. ред. , аромат которой окутывает небольшую площадь, украшенную тюльпанами, стоят скамейки. Здесь же маленькая эстрада, откуда по воскресеньям звучит музыка. Городок пахнет мылом, как только что вымывшийся человек, одетый во все ослепительно белое. Рано созревшие пятнадцатилетние девушки одеты в роскошный тюль, просвечивающий на пышных, похожих на виноградные гроздья упругих грудях. Они молниеносно вскидывают глаза на молодых людей, будто совершенно случайно задерживают на секунду свой взгляд. Легкий морской бриз, убаюкивающий шум волн. Электрический свет, желтый и слабый, при полной луне кажется здесь чуждым.

Мошкара, сплетни.

Продавщицы фритангас [15] Фритангас — кушанье из помидоров, перца и тыквы. — Прим. перев. расположились на краю панели. Здесь Хуана — специалистка по приготовлению цыплят, Инес — по чиле и супам. Кипит на жаровне кофе, и остервенело подпрыгивает, словно выстукивая азбуку Морзе, крышка кофейника. На углу в таверне горит яркий свет керосиновых ламп, оттуда доносятся крики, стук бильярдных шаров. На другом углу площади лавочка китайца. Под небольшим навесом — лакомства: ломти арбуза, плоды папайи, ананасы, дыни, гроздья бананов. Немного дальше — светлая ночь и светлое море, музыка прибоя; вдали — очертания парусов.

— Ты слышала, что кричал парень с медальонами?

— Да. Но кто знает, откуда он это взял?

— Это сказал Начальник…

— Ну да?

— Будто Начальник это сказал Кривому…

— Ну да?

— Точно.

— Но ведь те, что убили Рамона, рассказывали, как это было.

— Не зря уехала отсюда семья Каналес, а с ними и Бесерро.

Катится клубок подозрений, сплетен и недомолвок, налетает на полицейского комиссара и отскакивает в судью. Этот жалкий тупица отчаянно, как утопающий, хватается за соломинку:

— Не может быть! Невозможно! Я его видел… Я хорошо знаю Рамона… Я не ошибся…

Секретные разговоры, шушуканье, бессонная ночь. Брезент раскладушки жжет меня. Я предвижу, что завтра начнутся интриги, дознания в муниципалитете и суде. Со вторыми петухами бужу брата, и мы выходим на улицу, навстречу раннему утру. В логове Перехетеса мерцает огонек каганца — ведь и солнце на небе никогда не меркнет. Смотрю в щель: он там, скрючившись, поджав ноги, лежит на груде своих медальонов. Я громко кричу в щель, так, словно разговариваю с кем-то. Я произношу третью фразу, когда идиот просыпается и прежде всего хватается руками за шею, чтобы защитить свои медальоны. Он поднимает взъерошенную голову, и я вижу его обросшее многодневной щетиной, изъеденное оспой лицо. Он замирает, прислушивается. Заметив это, я кричу, медленно и отчетливо произнося слова: