В Глухов - На суше и на море

В каждом дворике стоит тауна — маленькая дробилка для породы. Женщины, старики, дети вращают жернов: камень, ртуть, вода, золотоносный песок… Золото! Хижины, жалкие хижины. В поселке нет школы, рынка, водопровода, но есть церковь, построенная в начале XVIII века. Золото, лачуги, церковь! Разбогатевшие святые и ограбленный народ.

В церкви над главным алтарем в глубине ниши, окруженной восьмью золотыми колоннами и золотыми подсвечниками, в которых теплятся свечи, святая Дева Канделария. Эта маленькая куколка из потрескавшегося гипса, около сорока сантиметров высоты, стоит на постаменте из чистого золота. Ее венчает золотой нимб и золотое сияние; ее мантия расшита золотыми звездами по голубому фону. А у ее ног — стоящие на коленях индейцы, бывшие хозяева страны.

В 1907 году брат приходского священника сбросил святую Деву на пол и украл все сокровища. На следующий день священник, плача, уговаривал индейцев простить его брата и принести побольше золота. Золота, золото и нищета!

— Пойдем, — сказал Рамон, — а то на нас начнут косо посматривать.

На перевале Палос Чинос-де-Камарота, что по дороге из Уахикори в Эль-Тигре, — четыре изрешеченных пулями трупа. Голубые глаза гринго Ланда жадно блеснули последний раз. И вот он, бездыханный, валяется на дороге с раскинутыми руками и ногами. Рядом с ним безжизненные, изуродованные тела двух метисов и индейца: Энкарнасьон Медина, Крус Медина, Томас Энрикес.

Дело было так. Девятого августа, в понедельник, мы выехали на Уахикори с восходом солнца. Через некоторое время на склоне горы догнали группу индейцев из племени кора: коренастые, загорелые, сильные тела, едва прикрытые лохмотьями; гладкие, коротко подстриженные волосы. Это рудокопы, затеявшие тяжбу с гринго из-за разработки богатейших месторождений золота. На перевале Палос Чинос-де-Камарота индейцы были шагов на двести впереди нас, когда навстречу выехали четыре всадника — Ланд и его приспешники. Узнав своих противников, они, не сговариваясь, поскакали к индейцам. Кора бросились в бой, выхватывая на бегу мачете. Ланд, на которого, как сущий дьявол, кинулся Томас Энрикес, выхватил ружье 30-го калибра и выстрелил. Но индеец ухватился за ствол ружья и едва не сбросил всадника на землю. Гринго выпустил из рук ружье, и Энрикес упал, тогда Ланд выстрелил в него из пистолета. Приспешники гринго тоже стреляли в индейцев. Смертельно раненный Энрикес — у него была перебита яремная вена — сбил гринго с лошади пулей, посланной прямо в сердце. Перестрелка и поножовщина длились всего несколько мгновений.

Невредимым остался только один метис, раненая лошадь унесла его бешеным аллюром в заросли кустарника.

И вот на дороге четыре трупа и шесть раненых. Педро Хервасио, очевидно вождь, держится с большим достоинством. Остальные индейцы, даже истекающие кровью, заботливо носят ему из родника воду. Он тяжело дышит — прострелена грудь. Иногда, когда ему удается открыть глаза, он движением век благодарит нас за то, что мы встали на их сторону. Педро сохраняет твердость и поразительную осмотрительность. Он приказывает своим двигаться дальше, а сам хочет остаться здесь, потому что не может идти; самое важное для него — спасти своих соплеменников. Наконец он разрешает посадить себя в гамак, подвешенный к седлам двух лошадей. Свернув с дороги, мы пробираемся таинственными тропами.

Девятое августа — дата незабываемая: мы отправляемся в странствие по совершенно не известному для нас миру. В этот день из героев детективного романа мы превратились в зрителей необыкновенного спектакля. Иногда мы принимали в нем участие и, даже не отдавая себе в этом отчета, переносились из партера на подмостки сцены, а оттуда — на последний ярус галерки.

В пути Рамон время от времени определяет направление нашего движения: юг, восток, запад, но даже он, хозяин и знаток сельвы, не понимает, куда мы идем вместе с индейцами. Это похоже на запутанные передвижения паука, ползающего вверх и вниз. Днем мы скрываемся в пещерах, а ночью во мраке, нередко под проливным дождем продолжаем путь среди сосновых и дубовых рощ. Ни одного стона, ни гримасы боли. Очевидно, исстрадавшиеся души индейцев как бы защищены плотным панцирем, а сознание подчинено стоической дисциплине. Из болеутоляющих трав, собранных по дороге, мы приготовляем для раненых компрессы и примочки.

На третье утро возле зарослей колючего кустарника и плакучей ивы, усеянной черными шишечками, мы нашли просторную пещеру: летучие мыши, скорпионы, глиняная посуда, лепные изображения животных, богов, людей. Хрупкие фигурки, намного пережившие их создателя, свидетельствуют о его божественной гениальности. Несомненно, пещера была священной: там мы увидели пьедестал для идолов и нечто вроде ящика для сокровищ.