Дмитрий Биленкин: Искатель. 1970. Выпуск №6

Подошли еще несколько советчиков, и поскольку зрелище обещало быть презабавным, быстро выработали новое условие: Гнат работает с напарником два часа без перекуров и получает за самоотверженный труд тысячу рублей, как звезда экрана первой величины. Напарником вызвался быть сам Кузя.

Быстро приодели Гната. Стал он весь оранжевый и блестящий. Только куртка вышла коротковатой да явно широка приходилась в плечах. Он приставил к ноге фленшерный нож, чуть отвел острие в сторону, как держат алебарду, и отрапортовал наигранно-бесшабашным тоном:

— Гренадер Потемкин к бою готов!

Вокруг засмеялись не столько шутке, сколько комичному виду фотографа.

— Нy, начинай, — сказал Кузя. — Твой бенефис. — И, словно бы между прочим, осведомился у дядя Вани: — А там гранаты в пузе не осталось?

Устоявшийся свирепый запах ворвани висел над площадкой. Гнат сдерживал дыхание — было видно, как неровно ходила грудь. А самое трудное еще ждало его впереди.

У подножья слипа ярились волны неправдоподобно красного цвета. Пьяные от крови, носились над ними чайки.

— Дай-ка я воздух спущу, — попросил нож дядя Ваня. Кругом шумно запротестовали. Коль назвался груздем — пусть сам испытает все.

— Ты только осторожней, вот сюда, — показал Гнату сменный мастер, — и сразу лезвие не вытаскивай. Пусть брюхо обмякнет.

Подпираемый в спину взглядами, Гнат подошел к туше и резко, не слишком напрягаясь, ткнул в указанное место. Только белая полоска осталась на темном глянце кожи.

— Сопротивляется, — успел сказать Гнат, как бы приглашая зрителей в соучастники.

— Хе-хе, это тебе не карточки щелкать.

— Ты с потягом, с потягом, не торопись.

— Под низ его, держи руку твердо.

Сбитый с толку советами, Гнат сильно размахнулся, но в последнее мгновенье погасил удар, и упругое брюхо кита, как щепку, отбросило его назад. Долговязая фигура выписала пируэт на скользких, лоснящихся от спермацета досках, грациозно помахала в воздухе свободной рукой и устояла.

— Ну-ка стой, твою в бога! — заорал дядя Ваня. — Стой! Бросай! Наработался, актриса…

И тогда Гнат кинулся на кашалота, не глядя, как бросаются врукопашную, забыв про осторожность, вложив в удар всю переполнявшую его ярость.

Что-то ухнуло, приподняло Гната, швырнуло в беспамятство. Это длилось мгновение. Он открыл глаза, поборол застившее взгляд желтое и зеленое и увидел, как с окровавленного его живота, вздрагивая, сползало что-то белое, в сизых прожилках.

— А-а! — вонзился в небо тонкой иглою крик.

Руки судорожно заперебирали, гребя это белое обратно, под одежду, и застыли, обжегшись о холод его. Ракетой взмыло воскресшее из мертвых тело. И заплясал Гнат, тряся подолом, такого камаринского, словно к телу его пристала кобра, а не китовая требуха.

Над площадкой густо поплыла ругань — шмотья и брызги долетели до всех, кто стоял со стороны китового брюха. Но волна хохота скоро задавила слова.

Только один человек, сдирая с себя одежду, пытался перекричать этот гогот. Он спрашивал, отчего они так жестоки к нему, за что ненавидят. А его не слышали. И если б даже услышали, то не поняли б — ненавидеть можно сильных.

Тогда он закричал, что ненавидит их сам, ненавидит, ненавидит и этот берег, и этих китов. А люди все равно смеялись. Многие на их памяти ругали этот берег и возвращались обратно.

И перед этой людской стеной у Гната сникли и мелко-мелко затряслись худые плечи. Он плакал без слез и даже не заметил, как Кузина рука положила рядом с ним завернутый в газету пакет.

Вы спрашиваете, испытывал ли я когда-нибудь страх? Конечно, испытывал, и не один раз. Когда, например, охотясь в Уссурийском крае, я столкнулся нос к носу с тигром и мое ружье сделало подряд две осечки, у меня, как говорится, душа спряталась в пятки. Или вот еще когда я был засыпан снежным обвалом в горах Кавказа. Впрочем, таких случаев было немало. По-моему, нет человека, который в той или иной форме не испытывал бы страха, а если кто и будет утверждать противное, так знайте, что перед вами просто хвастунишка и самый последний трус. Вопрос только в том, кто как себя ведет в минуты опасности: если человек в таких случаях сохраняет власть над своими чувствами и пытается бороться с опасностью, — мы называем его храбрецом; и наоборот, — если он раскисает, как снег в оттепель, и единственное спасение видит в бегстве от опасности, — имя ему трус. Страх — это первобытный инстинкт самосохранения, своего рода воля к жизни, и нет такого живого существа, которому не было бы присуще это чувство.