Марина Дяченко - Соль

Парни, вопреки некоторым опасениям Виталика, подобрались традиционной ориентации, более того, считали себя мачо. Девочки-массажистки, при всей свободе и раскованности, вовсе не были шлюхами. Виталик завел роман с мулаткой Зарой, но скоро оба решили, что «друг для друга не созданы», и остались друзьями.

Так прошли июнь и половина июля; дружок юной пляжницы, которую Виталик учил стильно плавать, подстерег его после смены и попытался набить морду. Не вышло: во-первых, Виталик сам был не дурак подраться; во-вторых, через десять секунд после начала «разговора» прискакали охранники, два громилы со сломанными еще в детстве носами, и Виталиков обидчик был уложен лицом на асфальт, со скованными за спиной руками.

Спокойно, сонно, неторопливо минул июль. Поднималось и опускалось солнце, высыхала, стягивая кожу, морская соль. Оранжевый тент на лодке «52» выгорел до грязно-желтого оттенка, лица девочек, загорающих на надувных матрасах, слились в одно лицо с облупившимся носом и большими, будто надувными губами; потягивая воду из бутылки, поглядывая то на берег, то на море, Виталик даже задремывал иногда от одуряющей скуки. Ему снова захотелось в бассейн.

И вот в один день все переменилось.

Эрвин позвонил и долго ждал ответа. Наконец в глубине дома что-то грохнуло — кажется, разбилось, приблизились шаги, и старческий голос, усиленный динамиком, спросил немного испуганно:

— Кто там? Господин Фролов, это вы?

Эрвин посмотрел прямо в камеру наблюдения, вывешенную над дверью.

— Да, это я. Это я вам писал, господин Андерсон. Вы назначили мне встречу.

За дверью помедлили.

— Я полагал, вы перезвоните…

— Прошу прощения. Вы назначили мне на сегодня, на двенадцать ноль-ноль.

— Я не совсем здоров…

— Господин Андерсон, мне неловко настаивать. Но мы откладывали встречу уже три раза.

Минута промедления. Наконец ключ повернулся в замке, и дверь открылась.

Хозяин оказался вовсе не старым сгорбленным сморчком, как можно было заключить по голосу. Здоровый мужчина лет за шестьдесят, высокий, поджарый, даже, пожалуй, красивый. Вот только взгляд его портил — постоянно казалось, что он собирается солгать.

— У меня очень мало времени… И я давно не общаюсь с журналистами. Если бы не ваша настойчивость…

— У меня в самом деле к вам очень важный разговор, господин Андерсон.

Поперек коридора лежала упавшая статуя — конструкция из металлических штырей, резиновых шлангов и деталей одежды. Все вместе, опрокинутое на пол, напоминало труп инопланетянина, много лет пролежавший на свалке.

Современное искусство, очень современное, подумал Эрвин. Хозяин обернулся:

— Это работа моего зятя, скульптора. Бывшего зятя. М-да…

Они прошли дом насквозь. В коридорах стоял горячий, спертый воздух. Кондиционеры не работали.

На заднем дворе под выгоревшим тентом помещался письменный стол. Хозяин уселся в кресло, предложив Эрвину полосатый пляжный шезлонг. В шезлонге, возможно, хорошо было загорать, но вести беседу — не очень удобно.

— Господин Андерсон, я принес с собой первое издание вашей самой знаменитой книги — «Соль». Подпишите, пожалуйста, для Эвелины. Это моя жена.

Этот потертый томик Эрвин нашел у Вельки, на ее шкафчике у кровати, где хранилось только самое любимое и нужное. Ход был лицемерный, но очень эффективный: Андерсон размяк. Моментально, будто щелкнули выключателем.

Он раскрыл книгу и долго писал что-то. Эрвин подумал, что Велька будет рада и, пожалуй, благодарна мужу за автограф. В этом тоже была нотка лицемерия, и Эрвин отогнал ненужную мысль.

— Я хотел бы поговорить с вами о судьбе «Соли», — сказал он твердо и положил на столешницу диктофон.

Андерсон прищурился с профессиональным лукавством:

— А вы тот самый Фролов, который так много писал о русалках? Вы ныряльщик?

— Нет. То есть да, я занимался проблемой работорговли. Но я не ныряльщик.

— Все это ерунда, — Андерсон с удовольствием затянулся. — Русалки… Далекий и прекрасный мир. Таинственный. Да… Потеря идентичности — вот что их ждет. Путь человечества — от многообразия к идеалу. Улицы городов заполнятся идеалами, которые носят одно и то же, смотрят одно и то же, читают, слушают одно и то же, любят одно и то же и выглядят одинаково, — он выпустил кольцо дыма, и Эрвин вдруг понял, что эту фразу — с точностью до интонации — он произносил уже много раз. Эта фраза выстреливает из него, как конфетти из хлопушки, стоит только журналисту показаться на горизонте.