Марина Дяченко - Соль

Эрвин положил рядом диктофон. Уселся, не глядя на собеседника.

— Вы боитесь?

— Я лезу не в свое дело. Это не вполне безопасно.

— И все-таки лезете?

Эрвин поднял глаза. Черная с проседью борода его собеседника закрывала половину лица и опускалась низко на грудь. Борода выдавала возраст. Зеленые глаза — ярко-зеленые, как листва — не могли принадлежать старику. В длинных волосах, по оттенку намного светлее бороды, седины не было вовсе. Нос выдавался вперед и походил на хищный клюв.

— У меня есть на то свои причины.

Собеседник кивнул:

— Я с вами встретился, как вы хотели. Я сделал это, потому что вы купили, как я понял, восемь девочек и выпустили, предварительно допросив и надев на руку каждой такую штуку, — длинный палец с загнутым белым ногтем указал на браслет. — Я понимаю, что вы искали встречи со мной, и спасение девочек было всего лишь методом. Тем не менее вы их спасли.

— Вы не совсем правы, — Эрвину было трудно говорить. Когда-то вот так же трудно ему было выговаривать слова на огромной сцене, при большом скоплении народа, когда он еще школьником выступал на каком-то концерте. — Вернее, вы совсем не правы. Я выкупал их потому, что я не могу… — он запнулся. Речь была отрепетирована заранее, много раз он представлял себе, как произнесет эти слова. — Потому что положение дел с работорговлей волнует меня, кажется, гораздо больше, чем вас!

Он сказал и откинулся на спинку кресла. Может быть, не стоило с начала беседы идти на конфликт. Может быть, вообще не стоило сюда приезжать.

Три месяца назад он выгравировал на десяти медных пластинках текст письма, свое имя и номер телефона. Цены на живой товар все время росли, особенно на едва пойманных, «свежих» русалок. Конечно, доходяг, которые «вышли в тираж» в публичных домах, можно было купить по дешевке. Но Эрвин боялся с ними встречаться, боялся смотреть им в глаза и малодушно делал вид, что ничего не знает о «сезонных распродажах».

— Положение дел с работорговлей, — медленно повторил его собеседник. — Разумеется, ведь вы журналист. Такие характерные словесные обороты…

Он повернул голову. Скалы, запиравшие бухту, оставляли свободным только небольшой отрезок горизонта. Огромная баржа, полным ходом идущая вдоль берега, смахивала на черную курительную трубку.

— Да, я зарабатываю журналистикой, — через силу выдавил Эрвин. — Но то, что я делаю сейчас… это не для работы. Не ради заработка. Можете мне верить или нет.

— Разумеется, — зеленые глаза его собеседника вдруг изменились, сделавшись серо-голубыми. — У вас сердце болит о судьбе несчастных русалок. Причем гораздо больше, чем у меня.

Вместа ответа Эрвин включил диктофон. Одно длинное мгновение казалось, что аккумулятор все-таки подвел.

— Меня зовут Эмма-Роза, — зазвучал слабый девичий голос. — Я знала, что подплывать к берегу опасно. Да. Я только… Ради чего? Я… встретила мальчика на лодке… мы с ним болтали… Я только хотела с ним поговорить один раз… только один раз. Меня накрыли сеткой. Нет, я больше его не видела. Нет, не знаю. Отпустите меня.

Пауза.

— Меня зовут Виттория. Я подплыла к берегу. Мой парень, который… он… я хотела… я думала его там встретить. Нет, не назначал… Просто я знала, что он там есть… Потом я запуталась в сетке. Его зовут? Он не говорил. Я звала его Принц…

Пауза.

— Меня зовут Равшана. Мне пятнадцать лет. Я просто убежала от родителей, я думала… — тонкий плач накрыл несколько слов. — Он ждал меня… Мы вместе плавали. Я его называла Принц. Он меня — Принцесса.

— Откуда ты узнала, что на суше есть принцы? — раздался приглушенный голос Эрвина.

— От девочек. Еще откуда-то… Не помню.

— Из твоих знакомых кто-то дружил с принцами?

— Нет. Но все хотели. Все говорили. Это было нельзя. Все знали, что это опасно, запрещено, что это нельзя. Все говорили, что принцы… — голос сорвался.

Пауза.

Восемь записей, восемь голосов. Три с половиной минуты. Диктофон работал. Бородач слушал, его глаза из голубых теперь сделались карими, темными.

Последней была записана исповедь вчерашней девочки, шестнадцатилетней Барбры. Когда и ее слова сменились отчаянным, навзрыд, плачем, Эрвин выключил диктофон.

Еще минуту стояла тишина. Шумел прибой. Гнили водоросли.

— И вы хотите сказать, что не готовите репортаж? — тихо и как-то очень зловеще спросил бородатый.

Эрвин подобрался.

— Я не привык врать. Я не вру вам. Я хотел встретиться, потому что я знаю — мне кажется, я знаю, — что происходит.