Яцек Дукай - Экстенса (сборник)

Ты слышал лишь пустоту и постоянно умирающие организмы: свой и Девки.

— Что это? — прошептал ты.

— Вода с лимонным соком, — поняла она.

— Я ничего…

— Я же тебе говорила.

Вот это правда. Она все тебе рассказала: ты будешь великим, Пуньо, будешь великим. А все дело заключалось в том, чтобы сделать из тебя еще большего калеку. Без чувства вкуса, без обоняния, с зашитыми веками, с вырезанными слезными железами.

С этими твоими глазами что-то было не до конца так. Ты видел даже сквозь повязки, но это были не одни только бинты. Только лишь на следующий день, когда с тебя сняли эту пластиково-металлическую повязку — ты увидел. Ты впервые глядел на совершенно новый мир — хотя порожденные им звуки ты начал слышать уже после первой операции. К старому же миру Девки и учителей ты принадлежал уже в очень небольшой степени.

То, что теперь занимало место твоих глазных яблок, обладало повышенной чувствительностью к электромагнитным волнам, по своей длине приближающимся к рентгеновским лучам и, в гораздо меньшей степени, к инфракрасному излучению. Зашитые веки никаким образом не мешали тебе «видеть». И никто по ошибке принять по той же причине принять за спящего, потому что после второй операции ты просто органически не был способен заснуть, каким бы временным и неглубоким этот сон не был.

Все вышеуказанные перемены, их кумулятивное действие и внедрения каждого из них полностью заставили измениться и твое окружение. Тебя снова перевели: другое помещение. Этот раздел эргономики по вполне понятным причинам был еще молодой наукой, и Школа многому научилась именно на твоем примере, но довольно скоро — через неделю-две, в своей новой камере ты уже чувствовал себя как дома. Это означало: одинаково чуждо. Теперь твои не-глаза прекрасно видели скрытые в стенах и потолке камеры и микрофоны. Это Левиафан, а ты сам находишься в брюхе чудища.

Совершенно другой компьютер, совсем другой экран. Вплющенная в стол сенсорная клавиатура лучилась мягким теплом. На первый взгляд неизбежная монохромность монитора с «кинескопом», излучающим исключительно рентгеновские лучи была преодолена благодаря дублирующей системе, работающей в инфракрасных лучах, и сопряжению с ним сложной системы метадинамиков, которыми это помещение было оборудовано с самого начала. Эту систему спроектировали и построили исключительно с мыслью о тебе, чтобы ты, наконец, начал развивать чувство пространственной ориентации летучей мыши.

— Это для тебя, Пуньо.

— Но я же не хочу.

— Все будет хорошо.

— Это не школа, я знаю, это какой-то военный экспериментальный центр; что вы со мной тут творите, ведь вы же ничему меня не учите, а только делаете все более и более чудовищным, все более и более меня калечите… — даже откровенно нервничая, ты говорил медленно, контролируя слова и жесты; откровенность можно позволить себе лишь в одиночестве, но абсолютного одиночества не существует.

— Да нет, это школа, ты прекрасно это знаешь, и мы учимся…

— Этомц вы меня учите?! Этому?! — Не-глаза. Не-уши. Не-кожа. Не-лицо. Не-человек.

Нечто вроде смутной улыбки вздохнуло в замедленном дыхании Девки; ты видел как шевелит она своим телом в постоянно плавном перемещении мягко-розовой ауры животного тепла и в измененияъ взаимного положения фиолетовых черточек костей и темных, мультиплоскостных сплетений ее внутреннего мяса — регистрируемые с помощью не-глаз не-цвета ты чуть ли не автоматически ассоциировал с отдельными «старыми» красками, чтобы избежать необходимости множить ради потребностей «слепцов» сложных неологизмов, но так же и для выгоды собственных мыслей.

— А ты думаешь, что они делают в других школах? — фыркнула Девка. — В тех, которые ты сам считаешь нормальными — ты, который кроме этой никакой другой школы не посещал? Ну, и чего ты насмотрелся на видео? Ну, какие те, другие школы? Школа, дорогой мой Пуньо, уже по своему определению должна стремиться к свершению как можно более глубоких перемен в умах своих учеников. Всякая. Всякая. То, что мы как раз занимаемся еще и телом — это всего лишь мелочь. А принцип тот же самый. Ты не можешь, не имеешь права выйти из школы таким, каким в нее поступил.

Ты не спрашивал о праве школ на убийство миллионов, поскольку для тебя это право было очевидным: сила. Но это ни в коей степени не означало, что ты принимаешь подобное состояние вещей и поддаешься извечному диктату. Ты, Пуньо, дитя трущоб, дитя хаоса, имел и свое собственное право.