Александр Матюхин: Северное сияние ее глаз

Запах севера все больше и больше кружил мне голову. Я думал об Ане, о ее рыжих волосах, об улыбке, о ноутбуке, о ее дипломе…

— Вы считаете, что такое возможно? — спросил я.

— Я уверена, — кивнула Екатерина, — я хочу вам помочь. Справитесь со своими тремя пальцами?

— Что вы собираетесь делать?

Екатерина положила папку на колени и ловко отстегнула ремни, стягивающие мое тело.

— Вставайте.

— Я убегаю из больницы?

— Да. А я вам в этом помогаю.

Дважды упрашивать не пришлось. Я сел на кровати, ощутив ногами холодный пол.

— Для чего вы это делаете?

Она не ответила. Подтолкнула носком туфли тапочки, сказала:

— Наденьте.

А потом мы вышли в коридор.

3.

В кабинете Екатерины висело большое зеркало — на полстены. Впервые за несколько дней я увидел собственное отражение, и ужаснулся. Во-первых, я оброс. Это вам не хорошие европейские клиники — никто не собирался брить меня, а сделать это с загипсованными руками было весьма затруднительно. Во-вторых — похудел. Впали щеки, заострился нос, под глазами появились темные круги. Я остановился перед зеркалом и долго всматривался в собственное отражение, отказываясь верить, что это я.

— Не мешало бы побриться, помыться и вообще привести себя в порядок, — наконец, сказал я.

Екатерина в этот момент вытащила из-за стола мою рюкзак и одежду.

— Вот ваши вещи. В папке все документы, плюс выписка из нашей больницы, — произнесла она, — деньги у вас есть, так что садитесь на автобус и езжайте во Вьюжный.

— Я пешком пойду.

— Не дурите. Автобусы будут ходить еще два часа.

— Я за ночь успею и пешком.

Екатерина смерила меня (усталым?) взглядом, потом кивнула.

— Да, верно, успеете. Я просто переживаю, не обращайте внимания.

— Как ваш внутренний голос? — спросил я.

Екатерина вздрогнула.

— Вы иногда замирали, словно прислушивались к себе, вот я и подумал… — сказал я, — он вас беспокоит?

— Наверное, уже нет, — после паузы произнесла Екатерина, — вернее, кажется, мы с ним нашли общий язык.

— Вас же могут уволить, верно? — продолжил я, — если завтра с утра придет начальство и обнаружит, что вы меня выписали, вас могут уволить!

— Могут, — легко согласилась она, — но не уволят. У нас с начальником какие-никакие дружеские отношения. А премиальных за квартал я и так уже лишилась.

Екатерина выдавила подобие улыбки, хотя кончики губ ее дрожали. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Потом я взял со стула вещи и стал переодеваться. Екатерина поспешила отвернуться.

— Вы мне сейчас очень долго рассказывали, что я очень хороший человек, что я помогаю людям, забираю их боль, — произнес я, надевая брюки и обнаруживая, что это весьма неудобно делать с загипсованными руками, — а вы не подумали о том, что сами являетесь одной из тех, которые ко мне приходят? Таким вот человеком, которому есть, что мне рассказать?

— Подумала, — как-то быстро ответила Екатерина, словно готовила ответ заранее.

— Помните, я сказал, что мне будет интересно вас послушать? Так, может быть, сейчас? Не хотите поделиться историей? В моей книге она займет достойное место. Если я когда-нибудь соберусь написать книгу.

— Я не знаю, что вам рассказать. Да и поздно уже…

— Я все равно пойду пешком, — сказал я, — а впереди целая полярная ночь. К тому же у меня еще осталась парочка чистых тетрадей. Не выкидывать же. Ну, так что?

Она кивнула почти сразу. Потом повернулась — и смущенная улыбка играла на ее лице.

— Как же выбудете записывать? У вас обе руки в гипсе.

— Вы, главное, расскажите. А я запомню и потом запищу.

Я сел в кресло, положив руки на живот. Я приготовился слушать.

Екатерина обошла стол и села спиной к этому огромному зеркалу.

— Я боюсь видеть свое отражение, — начала она, — потому что в отражении я вижу правду…

И рассказывала еще очень долго. Слова лились из нее бурным потоком, а я впитывал их, словно губка, впитывал и поглощал. Я старался запомнить каждое слово, каждую фразу. Она вела себя, как большинство людей — сначала говорила неохотно, что-то упуская и недоговаривая, но потом разошлась, открылась, впустила меня в мир своих сокровенных мыслей. Она наполнила меня до краев. Она преподнесла мне еще одну главу из моей бесконечной книги о людях.

Под конец она заплакала. Вытирала слезы платком, извинялась. Я не утешал ее, продолжал слушать. А когда рассказ закончился, поблагодарил ее.

Екатерина смотрела на меня странным взглядом, будто ожидала, что сейчас на ее глазах произойдет чудо, и все те переживания, что накопились в ее душе, вдруг растворятся, пропадут, исчезнут. Но я же не волшебник. Я не мог совершить невозможное. Я знал, что, в конце концов, ей станет легче. Но я не знал наверняка, моя ли это заслуга или нет.