Николай Гуданец - Полигон

Очухайся, придурок, здешние подонки подложили тебе блядь, ты ее трахнул и раскис, как последний сопляк, ехидно сказал он сам себе, орудуя вилкой. Это же все неспроста, нельзя расслабляться, надо быть начеку... Но циничная тирада ничем не отозвалась в его душе, она канула бесследно, пройдя сквозь ощущение всеобъемлющей, ничем не омраченной радости, как харкотина сквозь голограмму. Никогда в жизни у него еще не было такой безрассудно счастливой ночи. И он знал, что всегда будет благодарен за нее судьбе.

- Добавки хочешь? - спросила Стасия, когда Кин съел овощи подчистую.

- Спасибо, я сыт, - поблагодарил он, отодвигая пустое блюдо. - Было необычайно вкусно.

- Ты шутишь?

- Ничуть.

Она ласково взъерошила его мокрые от пота волосы, сбросила халат и вытянулась рядом с ним.

- Ты устал?

- Немножко. Но это ничего, сейчас отдохну. - Рука сама собой потянулась гладить ее великолепные груди.

- Неужели тебе мало? - с притворным ужасом спросила она.

- Конечно.

- Ты ненасытное чудовище.

- Но это же мой единственный недостаток.

- Зато у меня их целая куча.

- Пока не заметил ни одного.

- Я сумасшедшая, - прошептала она, страстно выгибаясь под его рукой.

- Очень кстати, я тоже сумасшедший.

- Нет, в самом деле. Я действительно сумасшедшая.

- О да. А еще некрасивая и тощая, - продолжая вкрадчивые ласки, усмехнулся он.

- Ты просто ничего не знаешь.

- Я знаю, что мы живем в абсолютно сумасшедшем мире.

- Это правда. Я боюсь его. Я боюсь всего. Я боюсь всех.

- Меня тоже?

- Сначала боялась. Теперь нет, - со вздохом призналась она, положив голову ему на грудь.

- Что ж, спасибо.

- Ты хороший. Ты удивительно хороший. Ты не обидишься, если я скажу?..

- Нет. Говори.

- Тебя изломали. Я могу тебе это сказать потому, что меня изломали тоже. Знаешь, чего бы я хотела?

- Понятия не имею.

- Попасть с тобой на необитаемую планету, - щекотно прошептала она. Только ты и я, больше никого. Понимаешь?

- Да.

Отроческий синдром бегства, отметил недреманный циник, притаившийся в каком-то закоулке сознания.

- Ты бы хотел этого? - Ее губы принялись играть его соском.

- Боюсь, это невозможно.

- Я знаю. Всегда хочется невозможного, - вздохнула Стасия и в сердцах добавила: - А, шли бы они к черту!

- Кто именно?

От пронзительно острых поцелуев в грудь нарастал новый прилив желания.

- Они. Ох, до чего нескладно и глупо получается! Пропади оно все пропадом, я хочу тебя.

Кин ничего не ответил.

- Почему ты молчишь?

Их разговор потайным электрическим ручейком вытекал из комнаты, шелестел в наушниках слухача, и оседал на засекреченном сервере отдела контрразведки.

- Думаю.

Очередной пассажирский модуль придет послезавтра, точнее говоря, уже завтра. Надо уносить отсюда ноги, покуда цел.

- О чем?

Цепочка ее влажных поцелуев медленно тянулась все ниже вдоль его живота.

- О том, что все нескладно и глупо.

- Не слушай меня. Я сумасшедшая дура. Все чудесно.

Язык Стасии принялся хозяйничать в его паху. Вздрагивая от наслаждения, он ерошил мягкий ежик ее волос. Двое сумасшедших в безумном диком мире, небывалый райский сад, ощетинившийся потайными микрофонами. Шли бы они все к черту, прозвучали мысленным эхом ее слова.

Ненадолго забывшись сном под утро, Кин проснулся легкий и звенящий, словно в жилах вместо крови текла газировка. Рядом свернулась клубочком Стасия. Глядя на ее совершенно безмятежное спящее лицо, он вдруг усомнился, насколько обоснованны его подозрения. Может быть, из-за обилия передряг в последние дни его обуяла чрезмерная мнительность и теперь неприятельские козни стали мерещиться на каждом шагу.

Но все-таки, вспомнилось ему, среди ночи кто-то пытался связаться с ней по интеркому, а она не стала отвечать на звонок. Это выглядело крошечным бунтом против ее здешних хозяев, но с тем же успехом могло быть и заранее условленным сигналом. За этим явно что-то кроется. Не говоря уже о переданной ею вчера утром записке, предостерегавшей насчет Ронча. С этой женщиной, подарившей ему потрясающую ночь любви, было связано слишком много вопросов без ответа.

Сквозь щель между плотных штор в комнату вонзалось яркое солнечное лезвие, наискось рассекая уютный сумрак. Потянувшись к столику, он взял свои наручные часы, они показывали одиннадцать минут девятого. Казалось бы, ощущение времени утратилось напрочь, однако внутренние часы в нужный срок просигналили ему побудку. Кин встал с постели и принялся одеваться.