Иван Афанасьев - Тегле

Кондрахин, вернувшись туда от Горшенина, с содроганием наблюдал, как на его глазах гибнет цивилизация. Неужели это его рук дело? Нет, оправдывал он себя, это сверхковарный замысел Врага — достичь своей цели чужими руками, по-прежнему оставаясь неизвестным для Просветленных. И все же сомнения брали его: а если дело в существовании объективных законов, суть которых ускользает от него? Неужели же таковые законы неизвестны и Просветленным? Но Окальде утверждал, что именно уничтожение картины Третьей печати явилось пусковым механизмом для последовавших ужасных событий. Что же он, умнее Просветленных?

Когда гибель мира казалось неизбежной, после серии длительных переговоров на уровне легатов и прочих представителей, в Стокгольме состоялась встреча папы римского, патриархов константинопольского и московского. В качестве наблюдателей присутствовали иудеи и буддисты. Могли быть и другие, но их просто не дождались — положение было критическим. Сие событие произошло на третий день после того, как Олкона навсегда покинула Тегле.

Под общим нажимом понтифик был вынужден признать, что безумное шествие берет свое начало именно в Ватикане. У его коллег-переговорщиков хватило выдержки не перейти к прямым обвинениям папы, а дать ему необходимую свободу действий. В результате последовало обращение к правителям всех стран, так или иначе принявших участие в бессмысленном, гибельном походе.

Тех, кто еще не добрался до намеченной цели, войсковые соединения останавливали на марше и под конвоем отправляли по домам. Из Константинополя военно-транспортные самолеты уносили в разные концы Тегле уцелевших паломников. Это отвлекало массу сил, оголяло фронты, но в любом государстве осознавали, что иначе в проигрыше окажутся все.

Немецкие войска, воспользовавшиеся неразберихой в стане противников, и сумев захватить значительную часть Речи Посполитой, включая столицу — Краков, вскоре были отброшены вновь сформированными польскими дивизиями. В этом союзникам здорово помогли татарские танковые корпуса Московского Ханства, а еще больше страх перед возмездием, благодаря умело подготовленной Кудеяром и осуществленной Юрием дезинформации. Немецкому Союзу удалось, закрепившись на естественных водных рубежах, лишь чуть-чуть расширить свое жизненное пространство.

На западе Франция, при поддержке английского экспедиционного корпуса, полностью восстановила прежние границы. Видя развитие военных действий, и шведы отказались от своих амбиций. Установился неустойчивый, но все же мир.

Понемногу страсти улеглись. В соборах, кирхах, синагогах, пагодах священники, выполняя волю своих церковных пастырей, призывали паству ко всемирному братству. Границы, тем не менее, оставались под замком — слишком уж опасались повторения событий.

Кондрахин увидел лишь часть этого исторического периода. Он отчетливо понимал, что миссия на Тегле закончена, и лишь недоумевал, почему его до сих пор не заберут в сокрытые миры. Он вернулся в Увилбене Лас, где был очень холодно встречен братьями, так и не простившему ему потерю своего символа — Олконы. Даже Ведмедь не проявил теплых чувств.

Положение нигилиста тоже было странным. Поскольку никому, кроме Кондрахина, не удалось выслушать согласие на учительство Ведмедя из уст самой Олконы, никто его наставником так и не признал. Посему ведун пребывал в одиночестве.

— Что собираешься делать дальше? — спросил Юрий.

— Что и собирался. И то, что делаю сейчас.

— Но ты намеривался готовить учеников…

— Этим я и занимаюсь.

— Но ты же не принят ими! — воскликнул Юрий. — Тебя никто не слушает.

— А разве для того, чтобы учительствовать, надо болтать языком? — хитро прищурился Ведмедь. — В древнем Китае — у вас на Земле тоже есть такая страна — лекари ничего ученикам не объясняли. Просто делали свое дело. Хочешь — смотри и учись. Захотел сам стать лекарем, сдавай экзамен. Так вот и я — просто делаю. Учу братьев терпению, выдержке, ненасилию.

— В таком случае твое учительство растянется на столетия, — усмехнулся Кондрахин. — Ну, ладно, а что делать мне? Можешь подсказать?

— Не хочешь вернуться к тем, кто тебя сюда послал?

— Легко сказать, — вяло отмахнулся избранник демиургов. — Ты не представляешь себе, сколько для этого нужно энергии — не моей, а мировой… По крайней мере, так мне объяснял Алишер, мой последний наставник или руководитель, не знаю, как правильно определить.