Георгий Гуревич: В зените

Пожалуй, это были лучшие минуты того дня. Я ощущал себя победителем. Ждал, добивался и достиг! Странствовал и вернулся! Видел невиданное! Молодец! Такое еще никому из людей не довелось пережить. Соседи даже не подозревают, что рядом с ними галактический посланник. На боковой полке мать ребенка укладывает, расправляет одеяльце. У столика убивают время картами. Слышится: "без червей", "без мальчиков", "без дам..."

А что, если свесить голову и брякнуть: "А я, товарищи, из космоса сегодня!"

Не поверят. Знают, что прибывают из космоса не на верхней полке в жестком плацкартном.

Спал я беспокойно. Проснулся в два часа ночи, еще раз в три, в половине четвертого и больше не засыпал. Умиление прошло, испарилось горделивое торжество, все вытеснило волнение. Как-то меня встретят, по варианту радостному или ледяному? Родные откроют дверь или этот заместитель, напоминающий меня? Не ждут того, кто не просил ждать. И сколько ждать? Вчера, покупая билет, я узнал число- 11 ноября. Но какого года? Спешил на поезд, газеты не рассматривал, у соседей спросить постеснялся. Сколько я прожил в Шаре: год, два или три?

И волнение съедает встречу с Москвой, все пленительные детали, которые, столько раз смаковал мысленно. Все на месте - и канал у Химок, и Останкинская игла, вонзившаяся в тучи, подземные переходы, пахнущие сырой штукатуркой, кабель, прыгающий на стене тоннеля. Все есть, и ничто не радует. Воспринимается как километровые столбы, как стрелки на часах. От башни двадцать пять минут до дому, от вокзала - пятнадцать, от колонн-лотосов - пять минут. Киоски, мороженщицы, желтый шар перехода, троллейбус с искрящими усами... Мимо, мимо! Лифт не работает, на ремонте. Ладно, обойдусь! Бегу по лестнице, теряя дыхание. Сто одна ступенька до моей квартиры. Дверь цвета красной глины. Звонок! Сейчас решится!

Слышу за дверью шаги. Размеренные. Мужские.

- Кто там?

И голос мужской.

Не очень знакомый долговязый подросток с неожиданно маленькой головкой смотрит на меня сверху вниз.

Неужели мой сын?

- Вам кого?

Тут что-то теплое, круглое, мягкое кидается на меня.

- Папа приехал, папа! Костя, ты не узнал папу?

Перо сломалось. Непрочные ручки делают на Земле...

Потом мы все сидим за столом, глядим друг на друга и радуемся, что мало перемен. Конечно, прибавилось морщинок, но кто их пересчитывает? А круглые глаза сияют, и на круглых щеках румянец.

- Значит, ждала?

- Ждала, конечно, но не так рано.

?!?

- В телеграмме не сказано, что ты приедешь к семи утра.

- Какая телеграмма? Откуда?

- Оттуда... где ты был. - И губу закусила. Вид почему-то виноватый, как будто проговорилась. И засуетилась сразу: - Костя, что же ты стоишь, Костя? Беги в молочную, молочная уже открыта. Сыру купи. "Российский" папа любит, и ветчины, если есть нежирная... и забеги на обратном пути в булочную, там с утра привозят свежие торты. "В полет" возьми, или "Трюфельный"... Телеграмма? Я потом покажу, куда-то засунула. Наверное, ты хочешь ванну принять, сейчас я дам тебе полотенце. И кофе поставлю. Костя, где спички, дай спички. Я уверена, что ты куришь тайком, почему у тебя спички? Беги скорей, папу надо накормить с дороги.

Как будто я не ел в космосе ни разу. - Ах, боже мой, и кофе нет! Кажется, соседи уже проснулись. Я сейчас...

Хлопнула дверь. Тишина, я один в квартире. Нерешительно прохожу в синюю комнату, мой бывший кабинет. Все как прежде: у окна стол с пресловутым плексигласом. Где тут выцарапано Ю? И чистая бумага на столе, и машинка наготове. Будто я и не отлучался, будто не было приглашения в зенит. Было ли?

С годами я и сам как-то начал сомневаться. Вот я пишу и пишу, уже который год пишу, переводя в слова воспоминания; и образы выцветают, вытесняются строчками и страничками. Блекнут картины, становятся туманными, недостоверными. Было ли?

А может быть, и правы сапиенсы: не так важно, "было или не было?". Важнее - нравится ли? Хочется ли к звездам? И очень ли хочется, согласны ли мы силы вкладывать, чтобы проникнуть в звездный миф, и тройные силы, чтоб принять участие в его заботах?

Было ли?

Но если было, надо думать, что будет и продолжение. Едва ли звездожители полагаются на меня одного, наверное, есть и их представители, младшие кураторы. Проследили же они, как я брал билет на вокзале, прислали жене успокоительную телеграмму, до сих пор не могу найти: спрятана или растворилась сама собой. Конечно, ходят они по Земле невидимками или под личиной обыкновенных людей, приглядываются, дозреваем ли мы до космической связи, даже следят, как воспринимается мой литературный отчет, сколько людей рвется в небо, сколько - за однопланетный изоляционизм. И сколько равнодушных, вообще не рассуждающих о будущем. А может быть, и сам Граве здесь уже - главный куратор спиральной ветви, астродипломат, имеющий право выбирать время для переговоров. Ведь он сказал: "Может, и встретимся".