Жорди Сьерра-и-Фабра - 2012. Загадка майя

Момент истины.

— Сядь и сосредоточься. Думай о том, что ты хочешь увидеть и узнать. Думай о своей матери. Открой ей свой разум, свое сердце и свой дух. Чем спокойнее ты будешь себя чувствовать, тем лучше перенесешь то, что тебе предстоит. В течение трех часов тебя должно вырвать, и ты освободишься от всего съеденного за ужином…

— А вдруг не вырвет?

— Вырвет! — молвила Уаянкаве, явно рассердившись, что ее перебили. — Ровно через три часа после моего ухода, когда ты уже очистишься, съешь, обязательно — пережевывая, пейоты и запей содержимым кувшина. Потом ляг на циновку, вытянись и закрой глаза. Ты почувствуешь, что переходишь в иную сферу, это переход в два приема: по небесному мосту до грозовых облаков, а оттуда — к порогу космоса. Ты попадешь в мир мыслей, побываешь за пределами земли, совершишь путешествие в прошлое и проникнешься его жизнью. Обретай знание и мудрость. Не воюй. Чувствуй и сопереживай.

Она закончила напутствие, и теперь они смотрели друг на друга. Отблески слабого света свечи плясали на их лицах, своде и стенах пещеры.

Бабушка поцеловала ее в лоб, поднялась и ушла прочь, не проронив более ни слова.

Эти три часа тянулись бесконечно долго.

Страха у нее не было — было чувство глубокой значимости того, что предстоит. Джоа никогда не принимала наркотиков, не верила в их «чудодействие» и ни за что не стала бы гробить здоровье вредными веществами. Но это — она знала — совершенно иное. И тем не менее в глубине души сохранялось предубеждение, несмотря на то, что в жилах ее бабушки текла кровь уичолов, среди уичолов выросла ее мать, а значит и она сама — тоже их роду племени.

Тошнота подступила — вслед за тревогой — в начале второго часа. В животе внезапно все закрутило и завертело, завязало в тугой узел внутренности, и рвотные спазмы пулеметной очередью рвали ее тело, идя волнами снизу вверх. Она не пыталась их сдерживать, но и ничего не делала, чтобы ускорить процесс. Ее бросило в жар. Пот полился градом, словно после километровой пробежки под августовским солнцем где-нибудь на пляже Косты-Бравы. Почувствовав, что огнедышащая лава вот-вот извергнется из ее желудка-вулкана, она рывком перевалилась на бок.

Густая рвотная масса поднялась к горлу и потоком вырвалась изо рта.

Ей пришлось привстать на колени, чтобы не перепачкаться вязкой теплой жидкостью с комочками непереваренной пищи, но желтоватые брызги все равно разлетались в разные стороны. Джоа рвало и раньше, но никогда так сильно, как теперь. Когда она подумала, что внутри уже, наконец, пусто, вдруг последовал новый позыв, и новые волны прокатились по ее корчившемуся в судорогах телу, выдавливая остатки ужина вперемешку с желудочным соком и слизью.

Ее рвало безостановочно.

Под конец — уже одной только желчью. Но и ее не осталось ни капли — после ужасной последней конвульсии с губ потянулась к полу лишь длинная нитка слюны. Джоа поняла — первый шаг пройден.

Она отряхнулась и вытерлась.

— Бабуля, чего же ты… замутила… в этот ужин?..

Обливаясь потом и одновременно дрожа, она упала навзничь на циновку и подумала, что засыпать нельзя.

И заставила себя не спать.

Если второй час пребывания в пещере она ожидала с тревогой, то в третий вступила в нервном напряжении, которое на исходе этих шестидесяти минут уступило место блаженному спокойствию, постепенно овладевшему всем ее существом.

Поначалу она стала думать о том, что желала увидеть и узнать. Думала о матери. Открыла ей свой разум, сердце и душу. Начала успокаиваться, но полное успокоение пришло не сразу — оно крепло и усиливалось, вытесняя взвинченность, по мере приближения назначенного времени. Когда секундной стрелке ее часов оставалось пройти один оборот, Джоа поняла: она достигла мира с собой и со всем, что ее окружает, мира с природой и со вселенной. Состояния абсолютной чистоты.

В этот момент перед ее глазами возник мимолетный образ Давида.

Круг замкнулся — превратился в венец умиротворенности.

Джоа взяла в руки первую головку пейота, разломила ее, поднесла к губам и положила в рот. Вкус — оскоминно-горький, по консистенции — пробка.

После третьей головки во рту стало деревенеть.

Из-за страшной горечи началось обильное слюноотделение.

На пятой головке вновь появились признаки тошноты. После седьмой, последней головки позывы ее казались уже нестерпимыми, но Джоа героически выпила все содержимое кувшина — нечто густое и настолько мерзкое на вкус, что такое зелье лучше было проглотить залпом.