Олег Авраменко: Маргарита Наваррская

С разочарованным видом он отошел от Матильды, сел в кресло и сухо промолвил:

- Ладно, уходи.

Матильда побледнела. В глазах ее заблестели слезы.

- О монсеньор! Я чем-то обидела вас?

- Ни в коей мере. Я никогда не обижаюсь на женщин, даже если они обманывают меня.

- Обманывают! - воскликнула пораженная Матильда. - Вы считаете, что я обманываю вас?

- Да, ты солгала мне. На самом деле ты не любишь меня. Уходи, больше я тебя не задерживаю.

Девушка сникла и тихонько заплакала.

- Вы жестокий, вы не верите мне. Не верите, что я люблю вас. А я так... так вас люблю...

Филипп застонал. У многих женщин слезы были единственным их оружием но они сражали его наповал.

- Ты заблуждаешься, - из последних сил произнес он, стараясь выглядеть невозмутимым. - У тебя просто мимолетное увлечение, которое вскоре пройдет, может быть, и завтра.

Матильда опустилась на устланный коврами пол и безвольно свесила голову.

- Вы ошибаетесь. Это не увлечение, я действительно люблю вас... По-настоящему... Я полюбила вас с того мгновения, как впервые увидела ваш портрет. Госпожа Бланка много рассказывала про вас... много хорошего. Я так ждала вашего приезда, а вы... вы не верите мне!..

Не в силах сдерживаться далее, Филипп бросился к ней.

- Я верю тебе, милая, верю. И я тоже люблю тебя. Только не плачь, пожалуйста. Прошу тебя, не плачь.

Лицо Матильды просияло. Она положила свои руки ему на плечи.

- Это правда? Вы любите меня?

- Конечно, люблю, - убежденно ответил Филипп и тут же виновато опустил глаза. - Однако...

Быстрым движением Матильда прижала ладошку к его губам.

- Молчите, не говорите ничего. Я и так все понимаю. Я знаю, что не ровня вам, и не тешусь никакими иллюзиями. Я не глупа... Но я дура! Я дура и бесстыдница. Я все равно люблю вас... - Она прильнула к нему, коснулась губами мочки его уха и страстно прошептала: - Я всегда буду любить вас. Несмотря ни на что! И пусть моя душа вечно горит в аду...

Филипп промолчал, и только крепче обнял девушку, чувствуя, как на лицо ему набегает жгучая краска стыда. Он всегда испытывал стыд, когда ему удавалось соблазнить женщину; но всякий раз, когда он терпел поражение, его разбирала досада.

- Мне пора идти, - отозвалась Матильда. - Госпожа, наверное, заждалась меня.

- Да, да, конечно, - согласился Филипп. - О ней-то я совсем позабыл. Когда мы встретимся снова?

Матильда немного отстранилась от него и прижалась губами к его губам. Ее поцелуй был таким невинным, таким неумелым и таким жарким, что Филипп чуть не разрыдался от умиления и обцеловал все ее лицо и руки.

- Так когда же мы встретимся?

- Когда вам угодно, Филипп, - просто ответила она. - Ведь я люблю вас.

- И ты будешь моей?

- Да, да, да! Я ваша и приду к вам, когда вы пожелаете... Или вы приходите ко мне.

- Ты живешь одна?

- Да, у меня отдельная комната. Госпожа очень добра ко мне.

- Сегодня вечером тебя устраивает?

- Да.

- Жди меня где-то через час после приема.

Матильда покорно кивнула.

- Хорошо. Я буду ждать.

- Да, кстати. Как мне найти твою комнату?

Она объяснила.

Когда Габриель и Симон явились к Филиппу с намерением устроить маленький дебош, Матильды там уже не было.

- Ну и ну! - изумился Симон, который снова впал в привычное для него состояние умственной полудремы. - Оказывается, не перевелись еще на свете женщины, способные противостоять Филипповым чарам.

Но Габриель не питал по этому поводу особых иллюзий. За лето, проведенное при дворе Филиппа, в нем прочно укоренился вполне естественный скептицизм в отношении такой женской добродетели, как стойкость. Быстрехонько отделавшись от Симона, он разыскал д'Обиака, только что сменившегося с дежурства, и поманил его к себе.

- Марио, я знаю, что ты не в меру любопытен и часто подслушиваешь чужие разговоры.

- Это слишком грубо сказано, сударь, - заметил паж, всем своим видом изображая оскорбленную невинность.

- Ну, хорошо, - уступил Габриель, - сформулируем мягче: у тебя необычайно острый слух. Устраивает?

- Да, так будет лучше, - самодовольно усмехнулся Марио.

- И еще я знаю, что ты очень падок на деньги.

Улыбка на лице пажа растянулась почти что до ушей.

- Сознаюсь, водится за мной такой грешок. Но к чему это вы клоните, сударь? Я не понимаю...

- Сейчас поймешь, - сказал Габриель, доставая из кармана золотой дублон.

3. ПАНТЕРА - ТОЖЕ КИСКА

Большинство вечеров Маргарита проводила в своей любимой Красной гостиной зимних покоев дворца, но по случаю прибытия гасконских гостей она собрала своих приближенных в зале, где обычно устраивались ею праздничные вечеринки и танцы в сравнительно узком кругу присутствующих. Это было просторное, изысканно меблированное помещение с высоким сводчатым потолком и широкими окнами, на которых висели стянутые посередине золотыми шнурками тяжелые шелковые шторы. Сквозь полупрозрачные занавеси на окнах проглядывались очертания башен дворца на фоне угасающего вечернего неба. Поскольку в тот вечер танцев не намечалось, ложа для музыкантов пустовала, а пол был сплошь устлан роскошными персидскими коврами. Чтобы придать обстановке некоторую интимность и даже фривольность, обе глухие стены зала по личному расположению Маргариты были в спешном порядке увешаны красочными гобеленами на темы античных мифов, преимущественно эротического содержания. Ожидая прихода гостей, Маргарита сидела на диване в окружении фрейлин и, склонив на бок белокурую головку, вполуха слушала пение менестреля. На лице ее блуждало задумчивое выражение - скорее обеспокоенное, чем мечтательное, а ясно-голубые глаза были подернуты дымкой грусти.