Дмитрий Емец - Какие чувства связывали Акакия Башмачкина с его шинелью

В центре финала повести фантастическое событие: встреча Башмачкина-мертвеца с генералом. Именно к финалу устремляется содержательная энергия повести, и в финале она разряжается, объясняется идея "Шинели". Очевидно, что фантастический финал — средоточие смысла повести. Ясно и то, что финал заключает некую загадку, которую нельзя исчерпать одним толкованием. Этим объясняется разноголосица мнений.

Например, И.Анненский оценивал финал повести несколько абстрактно — как "торжество правды"(6, 104). И.Гроссман-Рощин в своих "Рассказах об искусстве" видел в финале повести проявление революционной фантастики, то есть тему победоносного революционного бунта (15, 195). В советском гоголеведении уже в сороковые годы содержание финала "Шинели" понималось более сдержанно — как изображение посмертного бунта Башмачкина против "значительных лиц", то есть как грозная возможность бунта, а не ее реализация (18, 306). Позднее тема бунта в эпилоге повести была осмыслена как борьба не героя, а автора против деспотизма сильных мира (44, 37), как выражение и мести и возмездия слабых (26, 37), т. е. как еще одна смысловая грань темы бунта. Значение финала исследователи связывали не только с образом Башмачкина, но и образом значительного лица. И нередко получалось, что повесть написана лишь для того, чтобы показать раскаяние генерала (67, 21).

Стремясь разгадать тайну "Шинели", ученые обратились к рассмотрению ее структуры, поэтики, но и здесь не наблюдается единства оценок. Исследователей привлекла проблема соотношения реального и фантастического в эпилоге. Ю.Н.Тынянов считал, что образ Башмачкина-мертвеца — только гротескная маска, необходимая для пародийных целей Гоголя, а фантастическая ситуация финала только игровая ситуация (70, 202–203).

Й ван дер Энг в образе Башмачкина-мертвеца увидел психологическую реализацию воспаленного воображения генерала (31, 231). Эта точка зрения в чем-то смыкается с мнением известного психолога В.Н.Мочульского, который понял образ Башмачкина-мертвеца как олицетворение совести значительного лица, т. е. как проблему нравственную (55).

В последнее время соотношение реального и фантастического в образе Башмачкина осмыслена как гротескная несовместимость образа мстящего мертвеца с реальной действительностью (81, 23). Ю.В.Манн в финале повести увидел контрастную смену социально-бытовой истории о титулярном советнике фантастическим окончанием как особое намерение Гоголя оставить содержание "Шинели" неразрешимым "на уровне проблематическом" (47, 102).

Возникновение в финале повести рассказа о похождениях мертвеца, похожего будто бы на Акакия Акакиевича и снимающего шинели с чиновников разных рангов, является одним из самых загадочных мест "Шинели". Некоторые исследователи вообще обходят финал повести и заканчивают рассмотрение ее смертью Башмачкина. Другие видят смысл финала в том, что Гоголь в фантастической форме выразил "протест". Г.А. Гуковский считает, что финал нужен для показа "взбунтовавшегося" Башмачкина. "Если в "Шинели" все-таки звучит некое грозное предупреждение, то звучит оно не помимо Гоголя, и значит это, что в Гоголе 1839–1841 годов боролись два противоречивых идейных начала: одно — давшее нам всего великого Гоголя, другое — приведшее его к падению "Выбранных мест…" И именно поэтому, что все же в "Шинели" еще сильно было первое, хотя и нимало не революционное, но протестующее, непримиримое ко злу и демократическое начало, "Шинель" смогла стать великим произведением" (18, 357).

Н.В.Фридман вслед за другими также утверждает, что Башмачкин в финале повести "олицетворяет возмездие, выполнив свою роль мстителя", — он "не успокаивается до тех пор, пока не снимет шинель со значительного лица" (74, 172–173, 175).

Господствующая точка зрения сводится к тому, что финал нужен для показа "протеста", "возмездия", "бунта", "мщения" обидчику генералу — "значительному лицу", а фантастика нужна для проявления этой крамольной идеи.

В образе Акакия Акакиевича на текстуальном уровне просматриваются два пласта. Исследуя предыдущие редакции "Шинели", можно заметить, как от редакции к редакции менялся образ главного героя повести, перерастая из анекдотического чиновника в характер намного более сложный и противоречивый. Между "Повестью о чиновнике, крадущем шинели" и окончательной редакцией "Шинели" — два года напряженной работы, что уже само по себе объясняет расхождения на уровне композиции, сюжета и трактовки персонажей.