Николай Коротеев - Искатель. 1974. Выпуск №3

В упор. Выстрела я не услышал, только что-то больно ударило в грудь, небо подпрыгнуло, как резиновое, и последнее, что я видел, — летящий надо мной по этому ненастоящему резиновому небу милиционер…

И сразу он отпустил руки, силы кончились и у меня. Кто-то меня держал, кто-то выворачивал из ладони пистолет, меня связывали, пинали, кто-то все еще кричал пронзительно-тонко, замахнулся на меня таксист, его отталкивал милиционер, люди метались, и все шел и шел дождь, и что-то бубнили голоса вокруг:

— Поднимите голову ему…

— Расступитесь, граждане, воздух дайте…

— «Скорую» вызвали?..

— Какая «скорая»! Кончился он уже…

— Господи, молодой какой! Мальчик…

— Бандит проклятый!..

— Что же это делается, люди добрые…

Не доходили до меня никакие слова, потому что я все время смотрел на лежащего в грязи Тихонова. И у мертвого, лицо у него было удивленно сердитое. Кровь и грязь уже спеклись на щеках. И глаза были открыты. Дождь стекал по его лицу круглыми каплями. И только сейчас я понял, что это я — я, я, я — убил его.

Лицо у него было, как у моего сына, неродившегося сына, в том страшном вещем сие.

Боже мой, что я сделал? Это же ведь не Тихонов вовсе, окровавленный, растерзанный, валяется под дождем на мостовой.

Это я свою собственную жизнь растоптал и растерзал. Вот и открылись передо мной все семь жилищ осужденного судьбой…

Яркий свет операционной лампы. Боль. Холод. Беспамятство. Все плывет, качается, и времени не существует, я нырнул в него, пробив тонкую пленку сна, как дрессированный тигр рвет в цирке горящее бумажное кольцо.

Рядом на стуле — мать. В послеоперационную пускают только к умирающим. Значит, я умираю? Нет сил шевельнуть губами…

И чей-то голос — где-то в изголовье, позади меня — шелестящий, шепчущий:

— Старые часы в нагрудном кармане… Пулю и увело… Полсантиметра…

И вовсе это не послеоперационная, это гоночная «бочка»; громадная тяжесть прижимает меня к ревущему мотоциклу, и спираль круто, сильно разворачивает меня на грохочущей машине все выше, к белому полыханию «юпитеров»… Долго-долго, целый год — светло. Потом — снова темно. И теперь опять яростно вспыхивает свет — я вспоминаю шелестящий голос, спрашиваю:

— Часы?..

Мать протягивает мне на ладони блестящий искореженный квадратик, весь изорванный, размятый, и не разглядеть на нем тусклого циферблата со старыми черными стрелками…

Бессильные горячие капли бегут у меня по щекам, и нет сил сказать матери, что она держит на ладони завещанную мне машину времени, которая разлетелась вдребезги, чтобы вновь подарить мне ощущение своего бессмертия — навсегда.

И снова плывут сны, короткие, легкие. Я открываю глаза, в палате полумрак. Девочка-медсестра сидит рядом со мной и читает книжку. Из окна дует слабый ветерок, пахнет листьями и дождем.

Девочка перелистывает страницу, устраивает книгу поудобнее, и на обороте я вижу рисунок: монах дошел до края небесного свода и, высунув наружу голову, разглядывает чудесный и неведомый мир…

Жозеф Рони-старший (1856–1940) за шесть десятилетий литературной деятельности написал около ста книг. Среди его многочисленных сочинений — реалистические романы на жгучие социальные темы (некоторые написаны в соавторстве с младшим братом Жюстеном), трактаты по философии и эстетике, повести о первобытных людях и т. д. При жизни писателя, увенчанного Гонкуровской премией, а затем ставшего президентом Академии Гонкуров, высоко оценивались критикой, в частности А. В. Луначарским, социальные романы; повести же о первобытных людях — «Вамирэх», «Борьба за огонь», «Хищник-гигант» (в русском переводе — «Пещерный лев») — стали классическими детскими книгами и до сих пор постоянно издаются. Научная фантастика в обширном творческом наследии Рони-старшего занимает не столь уж большое место и не имела такого успеха, как произведения других жанров. По существу, только сейчас начинается открытие Рони как выдающегося писателя-фантаста.

Главная тема его смелой фантастики — столкновение человека с неизвестными явлениями природы и неведомыми формами жизни. Прокладывая в этой области творчества принципиально новые пути, он переносит акцент с инженерно — изобретательской темы, привычной по романам Жюля Верна, на биологическую, которую трактует в духе учения Дарвина. При этом Рони опирается на научные гипотезы и заглядывает далеко вперед. Фантастические сюжеты его произведений необычны и увлекательны и спустя много десятилетий после первой публикации неожиданно попадают в русло научной фантастики нашего времени.