Михал Айваз: Белые муравьи

Как-то Сильвия шла Ирхарской улицей к реке. Она чувствовала, что атмосфера вокруг тягостная: все люди, которые ей встречались, молчали. Когда она миновала Гете-институт и оказалась на набережной, то замерла от ужаса: река, острова и противоположный берег исчезли, за оградой набережной начиналось и простиралось до самого горизонта мутное холодное море. Люди шли мимо нее быстро и с опущенными головами; наверное, они боялись, что кто-нибудь остановит их и задаст вопрос об этих переменах. Сильвия все же окликнула пожилую даму, которая несла сумку с покупками, и спросила, что случилось с Петршином и Малой Страной, но дама покраснела, извинилась, что торопится, и быстро ушла.

Я смотрел на темный холм Петршина, протканный огнями фонарей. Его объемность точно истаяла в темноте, и теперь он выглядел как кулиса из тонкой ткани. Мне казалось, что эта ненадежная кулиса может каждую минуту сорваться и рухнуть; я представлял себе, что за ней окажутся пустыня, море или, например, фантастический скальный город с кострами, горящими в пещерах.

– Я обращался за помощью к многим врачам, ходил к целителям, магам и знахаркам, но никто из них не смог даже ненадолго сократить тяжелый сон Сильвии, никто не смог хотя бы облегчить ее кошмары. Я был в ужасном положении. Когда Сильвия просыпалась, она смотрела на меня со страхом и надеждой, но мне всякий раз приходилось говорить ей, что лекарства пока нет. Однажды на работе меня попросили встретить в аэропорту важного гостя, который прилетал из Лондона. Это было в конце ноября, над городом целый день ходили низкие, черные тучи. Когда я ехал на такси в аэропорт, я услышал тихое постукивание по оконному стеклу, а потом начался сильнейший ливень. Аэропорт не принимал, и я сидел в баре у высокой стеклянной стены, по которой хлестал дождь со снегом, вода текла по стеклу ручьями, и огни посадочной полосы превращались в них в немые холодные фейерверки. Я все сидел и сидел, хотя и понял уже, что сегодня не будет ни одного самолета; я пил коньяк и смотрел на колеблющийся свет. Начало темнеть, размазанные черты посадочной полосы стали растворяться, и на стекле медленно появилось тусклое отражение освещенного бара; я видел собственную призрачную фигуру и пропадающее лицо, по которому иногда переливались рои холодных искр. Я был немного пьян и завязал разговор с усатым загорелым мужчиной, который сидел в одиночестве. У соседнего столика и ел бутерброды. Мне нужно было поделиться с кем-то своими переживаниями, и я стал рассказывать ему о моих индийских приключениях. Когда я дошел до ядовитого плода, он положил надкушенный бутерброд обратно на тарелку и весь обратился в слух. А потом сказал, что он знает об этом растении и о воздействии его плодов и что ему известно лекарство, которое может разбудить спящего.

Это был этнограф, который занимался изучением племен, населявших какой-то островок, затерянный в Индийском океане. Он жил в одной из деревень аборигенов и был свидетелем того, как шестилетняя девочка выпила сок из розового плода с красными семенами и уснула. Родителей это нисколько не испугало – скорее они были недовольны тем, что их ждут непредвиденные расходы. Отец вывел из хлева козу – плату за лечение – и отправился в путь в горную деревню, где жил колдун, который лечил сонную болезнь. Этнографа это заинтересовало, и он попросил отца девочки взять его с собой. Когда они дошли до горной деревни, колдун для начала внимательно осмотрел козу, а потом глянул на девочку, которую отец держал на руках, и вернулся в свою хижину. Он быстро вышел оттуда, и на спине у него был огромный кожаный мешок, а на поясе болталась выдолбленная тыква. Колдун оставил отца с девочкой и этнографа ждать на террасе и исчез в джунглях, которые начинались прямо за его лачугой. Обратно он вернулся через три часа. Спрятав в хижине кожаный мешок, он с грехом пополам сплясал какой-то ритуальный танец (чтобы клиент не думал, будто получил за свою козу недостаточно), подошел к девочке и приложил к ее губам край выдолбленной тыквы. Девочка начала жадно пить, по лицу ее стекали ручейки какой-то ярко-зеленой жидкости. Через несколько мгновений она открыла глаза, прижалась к отцу и стала рассказывать ему страшные сны, в которых за ней гнались по лесу огромные обезьяны, кидаясь тяжелыми камнями и вонючими трупами животных.

Этнограф стал расспрашивать аборигенов о зеленой жидкости и выяснил, что это сок, выделяемый одним видом местных муравьев. Они немного меньше, чем наши лесные муравьи, совершенно белые и имеют странный способ защиты: чувствуя опасность, они стараются отпугнуть нападающего тем, что вся муравьиная колония сползается вместе и составляет из своих телец живое изваяние какого-нибудь хищника – обычно это лежащий тигр с широко раскрытой пастью. Весь тигр белый, за исключением глаз: те муравьи, которые изображают тигриные глаза, окрашиваются в зеленый цвет, – видимо, для того, чтобы усилить отпугивающий эффект. Этнограф говорил, что в горных областях острова белые тигры, сложенные из муравьев, – не редкость и что позже он видел нескольких таких в лесу.