Журнал «Если» - «Если», 2007 № 05

Сразу же срабатывают инъекторы, и я говорю вслух: «Вашу мать!» — а дальше еще похлестче. Большой Во как-нибудь выкрутится, представит как некую пикантную деталь. И я могу быть уверенным: все, что я сказал после «поехали», в точности, с сохранением семантики и в идиоматической обработке, переведут на все земные языки. Ну, может быть, в некоторых странах не переведут и не озвучат, а потом тамошние Гоблины все равно постараются. Большой Во признался, что у него уже и со студией Гоблина договор, со всеми Гоблинами мира. На распространение пиратской версии с тем, что мы успеем наговорить за время шоу. Заранее представляю, как будут приветствовать первый камень, неудачно подвернувшийся под ногу, первые семьдесят пять попыток надеть скафандры в экстренном режиме, и все такое прочее.

Меня корчило и корежило. Рядом стонали цыплята. На удивление, девчонкам было легче, не иначе, дозу для них уменьшили. Потом потянуло блевать. Всех. Но нужно было держаться. Забрызганный изнутри скафандр — не лучший кадр для шоу. А скоро и условная невесомость. Как нам изображать свободный полет того, что нами исторгнуто? Играть, как в младших классах, в бяку?

На этот случай имелся другой укол. Понижение рвотного рефлекса с одновременной нейтрализацией ломки. Плавали, знаем. Шестнадцать раз репетировали в студии. И к нам в иллюминаторы заглянули звезды. Почти как настоящие.

— Сталкер, вышли на орбиту! Как подъем?

— Супер, — отвечаю. — Век не забуду.

Тут прямо передо мной проплыл в воздухе маленький картонный кружок. Сбоку к нему была прицеплена тончайшая нить, неразличимая при съемке. Разрешающая способность видеокамер в кабине и их светочувствительность специально настроены, чтобы не передавать такую мелочь. Зачем? Плывет себе и плывет… Рядом с цыплятами тоже запорхали разные штучки. Незакрепленный блокнот и ручка к нему, симпатичный плюшевый мишка с олимпийскими кольцами на поясе.

— Ой, какой хорошенький! — подала реплику индуска.

— Это вам сюрприз. На счастье. Где только не побывал наш Потапыч. Космический долгожитель, между прочим. А заодно — индикатор невесомости.

Хорош индикатор. Сразу на двух нитях. Но цыплята — молодцы, фирму не сдавали.

— Как хочется самой полетать! — опять она.

— На обратном пути, миссис. Когда вас будут встречать.

Две недели тянулись целую вечность. Если бы за стеной кабины был настоящий космос, а в кабине — настоящая невесомость, нам было бы легче. А так — сплошная тягомотина. Лежим, ходим под себя. Когда Большой Во разрешает, — ну кто будет две недели подряд наблюдать по телевизору, как мы жуем сопли? — тогда встаем, сбрасываем фиксирующие повязки, вылазим из скафандров и идем осваивать помещения. Это не модуль, а только часть его. Вернее, имитация части. Модуль в это же время тянут мощными тягачами подальше от береговой линии в глубь материка Антарктида, к выбранной десятикилометровой проплешине.

На случай, если вдруг начнется буран, у Большого Во в рукаве спрятана система оттаивания, заранее смонтированная в грунте. Мы сидим в модуле, картинка в иллюминаторах, само собой, другая, без снега. Зрителям говорят про пылевую марсианскую бурю, и снаружи будто сыпет песок. Когда периметр очищен и высушен, — все автоматически, четыреста киловатт растопят двухметровые сугробы, утверждал Марлинг, — мы выходим и как ни в чем не бывало катаемся на «марсоходах». Для борьбы с голубым небом существуют светофильтры.

Такие перспективы, а пока лежим и лежим, конца и края двум неделям не наступает. Хотя и встаем для разминки, но от пролежней и бездействия полный привет, и хочется скакать по горным кручам тонкорунной овцой. Скорее бы анабиоцирование!

Момент, когда тело оплели цепкими микрокатетерами и впрыснули под кожу положенное количество специально выведенных водорослей, я не помню. Всем зрителям, наблюдающим шоу, каждый этап разъясняли, что называется, на пальцах. Две недели — период адаптации. Как видите, это нудно, тяжко, будто прикованным к больничной койке, но ничего страшного, а главное — безопасно. Теперь — стадия анабиоцита. Обратите внимание на реакцию Пионеров. А что там обращать? Никакой реакции. Анабиоцит проводят во сне. Вот я заснул, а вот проснулся. Ложкой снег мешая, спит Луна большая… Привет, Антарктида!

— Вставай, сталкер, — разбудил меня забытый голос из прошлой жизни. Кажется, Большой Ли? Или — Великий Брюс? Не помню.

Боже, как ломит тело. Я дважды проходил анабиоцит в студии, находясь под пристальным взглядом камер, но никогда не чувствовал себя таким разбитым после пробуждения. И что это? Кажется, у меня… Бог ты мой! Я вспомнил, как его зовут! Большой Во! Во Марлинг! Галактическое шоу!